Михаил Соколов - Искры

— Илья! — вскрикнула Оксана и, подбежав, обвила его шею руками, заглядывая ему в глаза. — Наконец-то… — измученно произнесла она, точно все наболевшее в груди выдохнула наружу.

Чургин погладил ее по плечу, по голове. И такой близкой и родной казалась она ему в эту минуту, что он забыл, что на них смотрит Устя, и поцеловал ее в голову.

Спустя немного, осмотрев комнаты, Чургин вошел в кабинет Якова и опустился на большой, обитый черной кожей диван.

— Неплохо твой Яков устроился. Прекрасный дом, капитальные постройки — настоящее помещичье хозяйство… Чем же ты недовольна? — лукаво спросил он, закуривая папиросу. — Скучно?

— Не в этом дело, Илья, — тихо ответила Оксана. — Я стремилась получить высшее образование, думала что-то делать на пользу народа, и вот — окончила курсы, стала женой помещика, и сразу передо мной будто захлопнулась дверь в жизнь. Не могу я просто существовать. Суди меня, как хочешь, но посоветуй, что мне делать.

Чургин вспомнил последний разговор с ней, ссору, упреки Вари и сочувственно проговорил:

— Понимаю тебя, сестра… Пойдем в степь, потолкуем, быть может найдем какой-нибудь выход. Тут нам могут помешать.

Через несколько минут они уже шли по полю.

День был солнечный, но не знойный. В небе щебетали жаворонки, парили степные птицы. Тихо шелестели хлеба вдоль дороги, приветливо кивали колосьями и весело катились к горизонтам.

Оксана говорила неторопливо, с грустными нотками в голосе и равнодушием к окружающему, а Чургин задумчиво смотрел вдаль и вспоминал, какая она была прежде, Оксана: бойкая, жизнерадостная. Ничего неожиданного для него в ее словах не было. Он и раньше знал, что Яков Загорулькин не потерпит ни ее взглядов, ни ее возражений против такого образа жизни, ни ее советов, враждебных его стяжательским стремлениям. Что теперь можно было посоветовать ей?

— Сначала Яков не обращал внимания на мои слова и великодушно улыбался, — говорила Оксана. — Но после свидания моего с Леоном и письма от Алены все изменилось. Он перестал улыбаться и заявил мне, что я жена помещика и должна порвать с Леоном, со всеми вами. Это было слишком нагло, и я ответила, что в таком случае он должен помнить, что я в любое время могу уехать из имения. Совсем. Кончилось тем, что он сам уехал куда-то.

— Да?.. — вопросительно произнес Чургин, ожидая, что она скажет дальше.

— Я могу ему говорить решительно все, самые дерзкие слова, — продолжала Оксана, — но вот он уехал, и я готова простить ему все. Может быть, это мое несчастье, но я… я люблю его, Илья, — еле слышно проговорила она.

Чургин поднял брови, косо посмотрел на нее, и показалась она ему такой безвольной и жалкой, что он с досадой заметил:

— Ты совсем стала не такой, какой я тебя знал, сестра. Я согласен, что тебя привела к этому человеку любовь. Но я не могу понять, почему ты забыла, что просто любви к человеку не существует. Существует любовь к определенному человеку. Ты, вышедшая из семьи, которую Загорулькины и им подобные душат всю жизнь, как ты можешь любить такого человека? Мне обидно за тебя и больно, милая.

— Но я не могу, не в силах порвать с ним.

— Ты обязана это сделать, — твердо сказал Чургин.

— У меня нет сил так поступить. И это было бы аморально, бесчестно с моей стороны! — воскликнула Оксана.

— Ты имеешь для этого достаточно сил. А насчет аморальности пустой разговор. Мораль буржуазного общества антинародна, и не нам с нею считаться.

Оксана остановилась, закрыла глаза рукой, страдальчески произнесла:

— Ты жесток, Илья…

— По отношению к таким, как твой муж, я беспощаден, Оксана, — резко ответил Чургин.

Возвращались Чургин и Оксана, когда заходило солнце. Вот оно — огромное, красное, будто дрогнуло и скатилось за горизонт, и над степью остался золотистый полукруг огня, а вскоре и он исчез. И тогда над землей, над буграми и степью зажглась и разлилась по небу огненная вечерняя заря, и на хутора, на поля и сады спустилась сумеречная дымка.

В стороне, на бирюзово-синем небе вспыхнула белая звезда. Чургин посмотрел на нее, яркую, чистую, и сказал Оксане: — Ты не рождена быть помещицей и не для того училась и ходила на рабочие сходки, чтобы стать скучающей барынькой и жить без цели, без смысла в жизни. Над Россией зажигается свет. И ты не спрячешься от него, сестра.

Оксана молчала и все смотрела, как полыхает над степью заря и как вспыхивают на небе крупные белые звезды.

Яков приехал домой, едва Чургин и Оксана скрылись за лесом. Узнав от Усти, что гость — высокий человек в инженерской фуражке и что он обнимал Оксану, Яков догадался, кто приехал.

Войдя в кабинет, он увидел в пепельнице недокуренную папиросу, взял ее и осмотрел. «Недолго были здесь — одна папироса. Значит, пошли разговаривать в степь», — заключил он и, сев в кресло, задумался. Смутная тревога и предчувствие чего-то недоброго охватили его с первой же минуты, как только он понял, что приехал Чургин. Что привело его сюда? О чем он говорит сейчас с Оксаной? О том, что она поступила опрометчиво? Что он, Яков Загорулькин, ей не пара и с ним не стоит жить?

Долго сидел Яков в кресле, не зная, что ему делать. Было ясно: визит Чургина не сулил ему ничего хорошего, и лишь одна надежда немного успокаивала его: Оксана до сих пор слушала всех, но поступала так, как подсказывал ей собственный разум. А то, что она заявила, что может уехать в любое время, Якова не особенно тревожило. «Брак наш освящен законом, и ей некуда ехать от мужа. В конце концов я по закону имею право вернуть ее домой в любое время», — подумал он и, посмотрев на портрет Оксаны, стоявший рядом с его портретом на широком и длинном письменном столе, вздохнул.

— Сколько крови ты стоишь мне!.. Все молодые годы прошли в борьбе за тебя. И вот не успел я добиться своего — и опять все начинается сначала… Эх, Оксана, Оксана! И образованная ты, и свет повидала, а нет, не стоишь ты твердо на ногах, и колышет тебя судьба, как ветер былинку, — проговорил он вслух и, опустив голову, задумался.

В таком положении его застали Чургин и Оксана и молча переглянулись.

— Здравствуйте, Яков Нефедович. О чем это вы так задумались? — спросил Чургин, входя в кабинет.

Яков поднял голову, провел ладонью по лбу.

— Здравствуйте, Илья Гаврилыч, — ответил он. — О вас думаю, о вашем визите и о том, что вы говорили сейчас моей жене.

— Ну, и к каким выводам вы пришли?

— К таким выводам, что ничего хорошего от этого вашего визита мне ждать не приходится.

— А вы откровенный человек, оказывается. Однако давайте сначала поздороваемся, а потом и поговорим об этом.

Яков пожал его руку и почувствовал: его собственная рука в руке Чургина была такая слабая, что он невольно посмотрел на нее и сказал: