Михаил Соколов - Искры

В глубине участка, за частоколом, виднелся небольшой сад. В огороде зеленели грядки с луком, с редисом, рассада капусты, помидоров, и от всего этого в воздухе стояли тонкие запахи, точно в степи. Возле флигеля негромко крякали утки, ходили куры, в сарае визжал кабан.

— Экономию, что ли, она решила устроить тут? — с удивлением проговорил Леон.

— И устрою, — раздался за его спиной голос Алены.

Леон обернулся. Алена несла на коромысле ведра с водой, босая, в мокрой юбке и короткой кофточке, туго стянутой на груди. Потемневшее от загара лицо ее выдавало усталость.

Леону стало жалко ее. Он снял с плеч ее коромысло, взял ведра в руки и понес к грядкам.

— На что оно тебе, это хозяйство? Что у тебя — семеро по лавке скачут? — говорил он.

Алена шла следом за ним. Ей хотелось сказать, что она делает это ради семьи, ради него, мужа, но она знала: все равно он не одобрит ее стремление и не разделит ее радости, потому что у него совсем другие думы и другие желания. И она промолчала.

Поставив ведра возле грядок, Леон спросил:

— Ты скоро кончишь? Поговорить надо кое о чем…

— Некогда мне разговорами заниматься. Курей и кабана кормить надо, и корова скоро придет.

Леон опустил голову и пошел в дом. В комнатах все сверкало чистотой. На окнах было много цветов, на полу лежали пестрые дорожки. Леон медленно прошелся по всем четырем комнатам, постоял возле комода, взглянул на фотографии, которыми были увешаны стены, и вернулся в застекленный коридор. Тут было полно всякой хозяйственной посуды. На столе, на зеленой клеенке, была насыпана мука, в макитре бродило тесто и издавало резкий, кисловатый запах.

Леон сел на табурет и закурил.

Во двор, рогами открыв калитку, вошла красная корова.

— Пришла, пришла, родная моя! — сердобольно проговорила Алена. Войдя в коридор, она помыла руки, помешала тесто и взяла белое ведро, кружку воды и полотенце. Делала она все молча, будто в доме никого не было, и даже не взглянула на Леона.

Когда она пошла доить корову, Леон проводил ее косым взглядом и горько покачал головой. За сколько времени он пришел в свой дом, и вот такая встреча с женой — ни радости, ни ласкового слова… Положив руки на колени, он наклонился и долго сидел так, задумавшись.

Со двора доносились удары молочных струй, звон ведра, мычание теленка, и Леон вспомнил о хуторе… Почему тогда скудное хозяйство отца казалось таким близким, а сейчас он ненавидел корову, и кабана, и кур — все, что было в этом подворье? Перестал он любить животных? Нет. Не нравятся ему дорожки, белые занавески в доме? Нравятся. Не радует его изумрудная зелень сада? Радует. И тем не менее все сейчас казалось ему чужим и противным.

Алена вошла в коридор с ведром молока в руках, сказала:

— Сидишь? Взял бы вилы да хоть в сарае возле коровы убрал, хозяин, — и стала цедить молоко через марлю.

Леон исподлобья взглянул на нее и неожиданно ответил:

— Противно мне все это, хозяйство твое. И я не советую тебе увлекаться им.

Алена недобро спросила:

— Ты хочешь, чтобы я стала пролетаркой, как Ольга? Не хочу! Не за тем выходила замуж. Не хочешь жить, как люди, — живи тайно от людей и жди, пока тебе принесет кто-нибудь кусок хлеба.

Леон слушал ее и думал: «О чем говорить после этого? Не о чем. Она остается Загорулькиной, и ничем нельзя заставить ее свернуть на мою дорогу. Пробовал ведь. Она помогала мне из чувства жалости, не от сердца, а теперь опять стала прежняя. Значит…»

Он поднял голову и хотел сказать: «Алена, тебе надо было выходить замуж за Гавриленкова», но Алены уже не было в коридоре.

Леон поправил картуз на голове и ушел.

Вскоре Алена вернулась в дом с пустым ведром в руках. Не видя Леона, она подумала, что он где-нибудь в комнате, и спросила:

— Будем вечерять?

Но Леона не было в доме. Алена вышла на крылечко, опять позвала его, но никто ей не ответил, и она со злостью швырнула на пол ведро.

Мягко светила луна, белым прозрачным туманом окутывала дома, поселок, сады. Вдали, где-то на речке, щелкали соловьи. Отовсюду веяло прохладой, и тихо, тихо трепетали на ветре листья тополей.

А Алена все стояла на крылечке, опустив голову. Вспомнилась такая же ночь на хуторе, такие соловьиные трели в тот вечер, когда она убегала из родительского дома. Вспомнилось, как в лесу встретил ее отец и порол арапником — порол за любовь…

И на щеках Алены сверкнули крупные слезы.

Рюмин приехал в Александровск днем, но нигде не мог найти Чургина, и пошел к Ольге.

Чургин пришел с работы поздно вечером — уставший, испачканный глиной, заметно похудевший за последнее время.

Сын бросился к нему, обвил его ручонками повыше колен, но, заметив глину, отошел и звонко крикнул:

— Папа, а ты весь в глине. Ты в шуфе был, да? В новой шахте?

— Никита, во-первых, не в шуфе, а в шурфе. Во-вторых, шурф — это не шахта, а глубокая дыра в земле. Через нее я хочу узнать, есть ли в земле уголь, или нет. Пора тебе это запомнить, милый, — наставительно проговорил Чургин, снимая с шеи электрическую лампу.

Малыш взял ее, повертел в руках, включил свет.

— Еще горит, — с серьезным видом сказал он и, погасив лампу, поставил ее в стороне.

Чургин улыбнулся, достал из кармана конфету и отдал сыну. Тот запрыгал от удовольствия и больше не беспокоил отца.

Варя упрекнула Чургина:

— Ты из-за этого своего шурфа домой скоро перестанешь ходить. А к Оксане поедешь когда-нибудь? Это ж беда, как человек долго собирается.

— К Оксане? А чего я там не видел? — снимая сапоги, спросил Чургин. — Вышла замуж — ну и пусть живет, детей рожает Якову и богатство его приумножает. Она что, опять жалуется на жизнь?

Варя отдала ему письмо от Оксаны. Чургин бегло взглянул на него и положил на стол. Умывшись, он переоделся, причесал перед зеркалом волосы и, взяв папиросу, присел у стола читать письмо.

Оксана писала:

«Дорогие мои! Грустно на душе у меня. Целыми днями сижу одна, и даже не с кем словом перекинуться. Яков все время разъезжает и, кажется, хочет сделать из меня скучающую барышню. На масленице была у мамы, по пути заехала к Леону и хотела заехать к вам, но вижу: никому теперь я не нужна стала. Обидно, но делать нечего…»

Варя видела, как лицо Чургина стало задумчиво, и с досадой проговорила:

— Подумаешь, врага нашли в сестре! Умники вы с Леоном, я смотрю, большие стали.

Чургин дочитал письмо, медленно вложил его в конверт и сказал:

— Я тут, милая, ни при чем. В свое время я пробовал помочь Оксане, но она вышла замуж за Якова — что же ей скучать теперь и хандрить? Ничего, пусть поскучает в золотой своей клетке, — это ей пойдет на пользу в будущем.

— Да что она, еще раз будет выходить замуж?