Михаил Соколов - Искры

— Я вспомнил рассказ тестя, что когда-то вы подняли своими руками восемнадцать пудов. Правда это?

— Правда. В молодости было это, — подтвердил Чургин и, пригладив волосы, сел на диван.

Оксана вышла распорядиться насчет ужина.

Некоторое время ни Яков, ни Чургин не начинали разговора, и каждый ожидал, что скажет другой. Наконец Яков повернулся к Чургину и спросил:

— Илья Гаврилыч, скажите, почему я не нравлюсь вам?

Это произнесено было таким заискивающим тоном, что Чургин невольно улыбнулся и шутливо ответил:

— Что же вы — девушка, что должны мне нравиться?

— Нет, серьезно: почему вы с Леоном восстаете против меня? Ведь вы же хорошо знаете, что я люблю Оксану и всю жизнь стремился к ней. Теперь мы поженились, и нам бы жить да жить. А Оксана вот была у Леона, и он сказал ей, что больше не считает ее сестрой, потому что она жена помещика… И вы, очевидно, так думаете. Что я у вас, кусок хлеба отнял? Семьи ваши обездолил? Власть на вас натравил? Что я вам сделал худого, что вы все так относитесь ко мне? Конечно, я, по-вашему, капиталист, а с капиталистами у вас идет борьба. Но капиталист тоже может быть человеком, и у него может биться в груди такое же сердце, как и у вас. Я о себе говорю. Так нет, вы видите во мне врага, с которым надо бороться. А может быть, со мной не бороться надо, а действовать вместе? Могу вас заверить, что на ваше дело я не пожалею тысяч рублей, потому что я сам противник такой жизни и сторонник жизни вольной, демократической… Впрочем, это уже область политики.

Чургин смотрел на него равнодушными, холодными глазами и удивлялся. «Однакоже этот хуторской парень тоже немало поработал над собой. Вырос, очень вырос и говорит языком интеллигента», — думал он.

Яков предложил Чургину папиросу, закурил сам и сделал несколько шагов по кабинету.

— Я вас прошу, Илья Гаврилыч, не вмешивайтесь в мою жизнь, не разбивайте ее. Не поладим мы с Оксаной — мы сами решим, что нам делать. Я однажды вмешался в жизнь Леона, и, конечно, из этого ничего хорошего не получилось. — Подойдя к Чургину, он остановился перед ним, посмотрел ему прямо в лицо. — Не советую вам брать на себя роль судьи в нашей жизни. Это может привести к… непоправимой ошибке. А я… я тоже человек, — сказал он дрогнувшим голосом и отошел к столу.

Чургин был озадачен. Яков говорил с подкупающей искренностью, и хотелось верить ему. Но Чургин решил испытать его.

— Я не верю в то, что вы сказали, Яков Нефедович, — холодно заговорил он. — Вы противник существующего государственного порядка только потому, что он мешает вам жить так, как хотите вы, и загребать такие барыши, какие вам хочется. И вы действительно можете не пожалеть тысяч на то, чтобы изменить эти порядки и приспособить их к вашим требованиям — коннозаводчика и крупного капиталиста-помещика.

— Фу-у, как вы любите резкие слова, — с пренебрежением заметил Яков и сел в кресло.

— Но та жизнь, к которой вы стремитесь, как к конечному идеалу, — продолжал Чургин, — явится для рабочих и трудового крестьянства только началом дальнейших социально-политических преобразований… Вот потому-то я и не верю в то, что вы отдадите свои тысячи на наше дело. В новой жизни вам, как капиталисту, не будет места.

— Ваша откровенность поразительна! — с усмешкой воскликнул Яков, а про себя отметил: «У меня не хватит терпения слушать эти дьявольские речи».

— Выть может, и так, — согласился Чургин. — Но я говорю не для того, чтобы удивить вас, а для того, чтобы уличить вас в нечестности…

— Ну, это уж вы слишком, Илья Гаврилыч, — недовольно сказал Яков. — Я говорю с вами, как с родственником, откровенно, и прошу вас, по-хорошему прошу ведь: не вмешивайтесь в мою жизнь.

Чургин встал, подошел к столу и сбил пепел с папиросы в розовую раковину.

— Я не хотел вмешиваться в вашу жизнь, но вы сами довели до этого, и я обязан вмешаться, потому что дело касается моей родственницы. Ваш брак я считаю… недоразумением, — отчетливо произнес он и сел на диван.

Яков обернулся к нему, сощурил глаза и желчно спросил:

— Вы за этим и приехали?

— Да.

Яков резко поднялся с кресла. «Все! Хватит нам играть в кошки-мышки», — подумал он и, сделав несколько шагов по кабинету, остановился против Чургина и гневно сказал:

— Вы… хотели бы мою жену сделать политической авантюристкой? Довести ее до тюрьмы? Разбить ее жизнь? Не по-зво-олю-ю! — повысил он голос и повел пальцем взад-вперед перед лицом Чургина.

Чургин, откинув голову к спинке дивана, смотрел на него насмешливыми глазами и молчал, тихо стуча пальцами по сиденью.

— Не позволю ни вам, ни Леону лезть в мою жизнь вашими холодными руками! — запальчиво продолжал Яков.

Чургин пожал плечами и опять тихо забарабанил пальцами по дивану.

Вошла Оксана и остановилась на пороге. Яков, взбешенный хладнокровием Чургина, обратился к ней:

— Ксани, мы… хотели бы говорить наедине.

Но Оксана села в кресло и сказала:

— Продолжайте ваш разговор.

И Яков не мог больше сдерживаться. Хлопнув рукой по спинке кресла, он заговорил резко, негодующе:

— Да кто здесь распоряжается, наконец? Вы что, сговорились? Нравоучения мне решили читать? Лекции против существующего государственного порядка или семейные наставления сговорились читать мне? Так я вас, господин Чургин, не желаю слушать! Я не мальчишка…

Чургин достал часы и, посмотрев на них, спокойно сказал Оксане:

— Ну, мне пора, сестра. Скажи, чтоб запрягли лошадь. — И, повернувшись к Якову, спокойно ответил: — Напрасно вы так разволновались. Я просто хотел проверить вашу искренность, и вот проверил. Вы… как бы это мягче выразиться? — щелкнул он пальцами. — Вы на поверку оказались все тем же капиталистом — жестоким и властолюбивым. Цена вашей честности — медный грош… Пошли, Оксана, пока я не начал говорить по-настоящему с твоим… мужем.

— Пойдем сначала поужинаем, а потом я тебя провожу, — сказала Оксана и повела Чургина в столовую.

Яков остановился посреди комнаты, опустил голову и, заложив руки назад, думал: «Провел! Как мальчишку, провел! Какой же я идиот! А впрочем, гнать в три шеи надо всех таких родичей. К черту!»

Спустя полчаса Чургин уехал. Прощаясь с Оксаной, он спросил:

— Ну, увидела теперь настоящего молодого Загорулькина?

Оксана вздохнула:

— Увидела, Илья.

— А теперь смотри сама, что тебе делать. Прощай.

— До свиданья, Илья. Передай привет Варе, Леону и… — Оксана помолчала и твердо добавила: — и Леониду Константиновичу.

— Спасибо, передам.

Чургин сел в фаэтон. Кони крупно шагнули, звякнули подковами и выкатили экипаж за ворота. И долго было слышно, как лошади гулко били о дорогу копытами, а потом все стихло.

Во дворе, на столбе, тускло мерцала лампа. Возле нее летали белые бабочки, обжигались о стекло и падали, погибая.