Александр Лозневой - Крепость Магнитная

Поднялась, вытерла слезы. А может, Колька и есть тот самый витязь, которого она ждет? Не так и плох, как кажется. Если взяться по-настоящему, из него можно вылепить все, что угодно. Крикун, задира, но быстро отходит: душа у него добрая. И вдруг почему-то представила Кольку рядом с Вадимом. Они и впрямь в чем-то схожи… Нет, нет! Вадим насмеялся над нею, обманул, а Колька, он же ничего плохого ей не сделал. И сходство их разве в том, что они оба страдают развязностью, любят прихвастнуть… А Вадим, кроме того, еще и притворщик. Хамелеон. И лицо и мысли у него непостоянные, меняющиеся, все зависит от того, где он находится, с кем говорит. Он как бы преображается. И делает это, как ей кажется, для того, чтобы в чем-то превзойти рядом стоящего, возвыситься над ним, унизить его.

Платон подошел к группе строителей и, увидев Порфишку, подсел к нему:

— Что случилось?

— Беглец энтот вернулся. Гремислав, значит… Три месяца «летал» и вот прибыл. Будьте великодушны, не взыщите.

Парень с поповской гривой и мужицкой — с лопату — бородой, невнятно толковал о Кузбассе. Понять его было нетрудно: там, в Кузбассе, будто бы и с питанием и с жильем лучше, да и платят поболе…

— Почему же уехал оттуда?

Гремислав жмется: он-де и рад бы остаться и не мог…

— Я так думаю, — сказал пожилой каменщик. — Там, в Кузбассе, тоже работать надо, а он, Гремислав, не привыкши. Бабка у него из дворянок, вот и забродила благородная кровь.

— Лодырь! — не удержался Порфишка. — Ведь он как здесь работал: положит пять-шесть кирпичиков на «козу», идет нога за ногу, куда спешить-то! А мы потакали ему: ничего, мол, привыкнет. Наоборот — расхолодился, возомнил из себя… шишку. Бежал. И вот — здрасте — вернулся: вы не забыли меня?.. Гриву отпустил. Ее ж мыть надо, а с мылом, все знают, не так просто. Вши, небось, завелись?

— Что вы все на одного? — подступил Генка Шибай. — Не видите, человек в попы подался, на хлебную жилу напал… Слушай, — повернулся он к Гремиславу. — Рясу не продал еще? Не фыркай, я ведь по-хорошему, ктитором к тебе хочу. Приход, небось, богатый, не томи, сказывай!.. Ах, пардон, вас оттуда по ж… мешалкой? Что?.. Метлой, говорите? Ну это все равно!

Комик он, этот Генка. Говорит, а сам блокнот вынул и уже карандашом морду блудного сына набрасывает.

— Ладно, поверим еще раз, — сказал Плужников. — Как ты, Гремислав, сам думаешь, сдержишь слово?

Тот кивнул в знак согласия, стал объяснять, как его в пути обокрали и он три дня ничего не ел…

— Слышите! — подхватил Богобоязный. — У него сумку свистнули. А в той суме — хрен на дне!

— Хлопцы, идея! — поднялся Глытько. — Гремислав, бачитэ, с дороги, а в кармане — шиш, вот я и кажу: давайте по рублевке скинемся, нехай в ресторан сходэ. А мы за него поработаем. Не привык он трудиться…

— Гнать паразита!

— Правильно! В самый трудный момент стройку бросил, а теперь…

— Ошибся он. Конь на четырех ногах и то спотыкается!

— Летун — тот же дезертир! Предать может!

Строители загалдели пуще прежнего. Кто-то вставил слово «война», и разговор тотчас принял совсем иной оборот. Перекинулся на события за рубежом. В центре внимания опять встала Лига наций, которая, видать, у многих застряла в зубах.

— Она, энта Лига, что баба базарная! — сказал пожилой каменщик. — Болтает много, а делов ни на грош. Испанию вон фашисты в крови топят, а что она, твоя Лига!..

— Не моя, а буржуазная.

— А я что говорю, из большевиков — там один Литвинов. Трудно одному.

— И все-таки она, Лига…

— Жди, так и решит, чтоб войны не было, — вмешался Порфишка. — Ничего она не решит! Кровопийцы они, буржуи, как ихний энтот Франко, который в Испании рабочих расстреливает. Только что по радио слыхал. Даже поэта одного не пожалел…

— Это какого же?

— Ну, который песни складывал, стихи то есть.

— Лорка его фамилия, — подсказал Платон. — Гарсиа Лорка.

— Одним словом — империализм. Он без войны не могет. Ему чтоб, значит, колонии, рабы… А что касаемо нас с вами, так он готов каждого на дыбу вздернуть!

— Об энтим и товарищ Серго на слете говорил, — поддержал пожилой каменщик. Я в первом ряде сидел и все слышал. Он, товарищ Серго, так и сказал. Враги, говорит, не спят, черные дела делают; хотят наше строительство притормозить, а то и вовсе сорвать. Социализм для них — нож в сердце! Но мы, скажем, дудки, господа експлотаторы! Попили нашей кровушки, хватит! Ни силов своих, ни самих себя не пожалеем, а строительство закончим в срок! Нам нужен чугун, нужна сталь; без металла никака страна не могет!

— Про дудки, небось, сам выдумал? — упрекнул кто-то.

Каменщик резко обернулся:

— Не могу же я по-ученому! Может, товарищ Серго так и не говорил, но мы все добре поняли: пусть только сунется враг — сразу по сопатке!

— Сказывают, договор с Англией подписали… Это о помощи, значит, аль как? — прохрипел басок.

— Не с Англией, с чехами… Англичане не пожелали. Этот их, Чемберлен, только и знает, что всякую грязь на Россию льет. Будто сука на луну брешет!

Удар по обрубку швеллера оборвал беседу. Рабочие тотчас стали расходиться по своим местам. Платон и Порфишка, подхватив носилки с раствором, тяжело ступая, пошли наверх. А вернувшись, взялись за кирпичи. Сделав несколько ходок, удивились: и раствор, и кирпичи, сваленные в угол, лежат нетронутыми. Оказалось, нет бригадира и «тянуть угол» некому. Куда он девался, Богобоязный?

— Шось не выдно.

— Начальство не опаздывает, оно задерживается, — прокомментировал кто-то из хлопцев.

Каменщики наращивали простенки, но за кладку угла никто не брался. Эту работу бригадир обычно никому не доверял и выполнял ее, как он говорил, по всем правилам искусства. Фронт работы сужался, еще немного — и вовсе негде будет развернуться. Каменщики лишь поглядывали на ящик с раствором, на кирпичи, а поднимать угол не решались. Конечно, можно бы и решиться, да потом упреков не оберешься. Богобоязный непременно ткнет носом: надо бы вот так, а вы — этак! А то, войдя в раж, разозлится и всю работу забракует. Переделывай потом.

Бригадир не любил делиться опытом. Не научил «тянуть угол» даже подручного Глытько. Не хотел, а может, боялся, что тот, переняв его мастерство, станет ему поперек дороги. Чувство зависти тлело в душе Богобоязного, выливаясь порой в скрытность, недружелюбие. Как-то пришли к нему каменщики из соседнего объекта, просят: поделитесь, пожалуйста, опытом кладки в зимних условиях. Думаете, уважил? Нет. Прикинулся этакой незнайкой, простачком. Что вы, он и сам хотел бы поучиться, да вот не у кого! Так и ушли ни с чем каменщики. В нем что-то было от тех, дореволюционных мастеров, которые, воздвигая дворцы, храмы, ревниво оберегали свои профессиональные секреты и зачастую, если не всегда, уносили их с собой в могилу.