Александр Лозневой - Крепость Магнитная

Мать усмехнулась, но как ни в чем не бывало стала разливать суп в тарелки.

Роза похвалила девочку за песню и сказала, что все, кто поет, должны хорошо есть, иначе ослабеют и у них пропадет голос. Аленка тут же принялась за суп. Похвалив хозяйку за умение готовить, гостья вытерла губы платочком и сказала:

— Ничего ты, Галка, не знаешь! Даже не догадываешься, зачем я приехала.

— Ну… сообщить о новоселье.

— Нет. Ни за что не угадаешь. — Роза прошлась по комнате и опять остановилась перед Галиной. — Ладно, так и быть, скажу: я… уезжаю! Янка вызывает. Он уже командир звена. Именными часами его наградили. А служит… ну где бы ты думала? В Бобруйске! Почти дома. На поезде до Минска несколько часов езды. Ой, Галка, даже голова кружится!

Антонио шумно плескался под умывальником, чистил зубы, старательно вытирался новым вафельным полотенцем. В этот момент и послышалось сзади:

— Тальянец, комендант вызыват!

Антонио обернулся: перед ним с ведром в руках стояла уборщица Савка.

— Комендантэ? О сейчас, живо!..

Натянув на плечи рубаху, прошелся пятерней по волосам, глянул в крохотное зеркальце, которое всегда носил с собой, вышел из барака. Через какие-то минуты открыл дверь комендантской:

— Драсите, товарищ Иваскевич!

Комендант протянул ему единственную руку. Вторая, левая, давно потеряна в схватке с махновцами.

— Привет, Антоша! — И сразу быка за рога: — Заявление писал? Писал. Просил выделить комнатуху? Просил. Так почему не заходишь, не интересуешься? Сколь разов за тобой посылал… Есть комнатуха! Пришлось повоевать, но ведь как иначе?.. Слыхал, невеста приезжает…

— Едет, — улыбнулся Антонио.

— Значит, оттуда, из самой Италии?.. Скажи, пожалуйста! Ну что ж, пущай. Свадьбу сыграем, и заживешь ты у нас в стране без всяких фашистов-капиталистов. Свободно, весело. Детки пойдут — красота! А Россия вон кака, работы сколь хошь. Трудись честно, и для тебя все наши советские блага. Но ежели, скажем, на иной путь станешь, на обман то есть, обчество не потерпит. Извиняй меня, старого, что науку тебе предподаю, но как без нее, без науки то есть? — Он снял с гвоздика ключ: — На вот, держи, счастливо тебе, сынок!..

Радостный, взволнованный, вошел Антонио на семейную половину барака. Полагал, он — первый, осмотрелся, а там уже дети играют.

— Драсте, дяденька!

Опустился на корточки перед черноглазым малышом, погладил по голове: «Здравствуй, бомбино!»

— Я не Бомбино, меня зовут Архипка.

— Бомбино — это мальчик по-итальянски. Маленький, как ты… Понимаешь? Белло бомбино — красивый, значит.

Поговорив с детьми, Антонио пошел в глубь коридора, разглядывая номера комнат. Да вот же она, седьмая! Сунул ключ в замочную скважину, встал на пороге: три шага в ширину, четыре в длину. Мало, но хватит!

Почти каждый день заходит Антонио на почту, спрашивает, нет ли весточки от Велины. Должна же она написать перед тем, как отправиться в такое дальнее путешествие. Не случилось ли чего с нею? Время-то какое! Судя по сообщениям печати, немцы разбойничают во многих странах: жгут, убивают, вешают. И пока нет сил, чтобы остановить их.

В субботу Антонио опять забежал на почту: должно быть письмо. Предчувствие оправдалось. Едва он подошел к третьему окну, как девушка, узнав его, подала темно-синий конверт, на котором наклеено несколько иностранных марок.

В первые секунды оторопел, а придя в себя, заулыбался: наконец-то! Но письмо оказалось от сестры Терезы, из самого Парижа. Сестра сообщала, что Вела была у нее и выехала на пароходе в Одессу…

Письмо было короткое, написанное наспех, но и оно безмерно радовало его. Как же, узнал самое главное — выехала!

Веселый, сияющий, влетел Антонио в барак и, держа над головой письмо, запел пританцовывая.

— Шо с тобою? — удивился Глытько. — Лыст?

— Выехала!.. Вела выехала!..

И принялся рассуждать, что пароход прибудет в Одессу не раньше, чем через 20—25 суток. Ну и что ж, будет ждать!

Минул месяц — от Велины никаких известий.

Прошло три месяца, четыре, и Антонио начал понимать: случилось что-то серьезное. Долго наводил справки, но так ничего и не выяснил. Да и кто мог сказать, куда девался пароход, на котором плыла Велика. С новой силой разгоралась война в Европе. Не стало писем от Терезы. Перестал писать и брат Умберто.

Дударев почти ежедневно видел начальника цеха, питал желание подойти к нему, назвать по имени и отчеству, заговорить с ним, услышать замечание или совет по работе, но тот уклонялся от разговора, вел себя так, словно никогда не знал его.

Дударев готов был забыть все неприятности, даже то, что Сарматов приказал уволить его с работы, как сына кулака. Но Сарматов держался обособленно, с гордецой, хотя внутренне переживал: ведь обвинение оказалось несостоятельным. Он и сам не рад — такую гирю на шею себе подвесил!.. Что ж, может быть, его, образованного человека, подвели, науськали, как глупого щенка? Нет, он знал, что делал! И сегодня у него единственное желание — скорей бы этот Дударев куда-нибудь уехал!.. Но зачем Порфишке уезжать? Он желает породниться с Аркадием Глебовичем, жить с ним в мире и дружбе, как живут многие.

Более года Лина и Порфирий любят друг друга: чего ж еще! Они в таком возрасте, когда самая пора вступать в жизнь, думать о детях, строить планы на будущее. Хотя соединить столь разные души, а тем более, достичь семейной гармонии, не так-то просто. Но какие влюбленные думают о том, что их ждет впереди!

Размышляя о замужестве, Лина пока ничего не сказала родителям. Была уверена: они любят ее, а значит, полюбят и зятя и, конечно, сделают для них все.

— Это невозможно! — сказал Порфирий.

— Для того, кто любит, нет ничего невозможного!

— Но ведь дело не во мне…

— Папа вовсе не такой, как ты думаешь! Он — крупный специалист, у него столько работы!.. Как ты не понимаешь, ему просто не до нас.

— Я давно понял твоего отца.

— А я — твою барачную жизнь! — выпалила Лина. И, бледнея, стала перечислять «прелести» этой жизни. И печку истопи, и наруби дров, и с ведрами беги за водой. Кроме того, в бараке — клопы. А как быть с туалетом, особенно зимой? Сбитый из тонких досточек, он стоит на ветру, где легко простудиться.

Возразить было нечего. Барачный быт именно такой, если не хуже. Но и поселиться на квартире ее родителей — не велика радость. Конкретного разговора об этом пока не было, но если родители даже предложат — переезжай, — он не согласится. Жить вместе — значит следовать их домашним устоям, потакать их желаниям, выслушивать всякого рода нравоучения, а то и упреки — нет, это не для него. Его девиз — независимость, полная самостоятельность!

Иной раз Лина и Порфирий вступали в спор, доказывая каждый свое. И все же, надо отдать им должное, несмотря на жаркие стычки, они оставались друзьями, более того, влюбленными. Поскандалив, тут же, как ни в чем не бывало, шли в кино или на танцы, совершенно не думая о своих разных, если не сказать диаметрально противоположных характерах. Лина была уверена, что она обязательно сломит упорство Порфирия, повернет его в свою веру, и для этого ей потребуется не так уж много времени.