Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Ну, на базар, за базар — куда тебе надо, туда и беги.

Она так и ушла, не поняв его вспыхнувшей и тут же угасшей тревоги.

Оставшись один, Алексей не торопясь надел парик, приладил усы и бороду. При этом в голове неотступно вертелась мысль о том, что день только лишь начался, а в их плане произошло уже столько изменений, о которых еще вчера вечером при его детальной проработке никто и не помышлял. Поехать отсюда должны они были вместе с Иваном Вороновым — поедет один; предполагалось, что стряпуха будет находиться дома, и на этот счет были придуманы меры, чтобы выпроводить ее — а она взяла да и ушла сама; Виктор Иванович хотел зайти сюда сам — а прислал Зою.

Алексей все больше волновался, накладывая грим перед небольшим зеркальцем, висящим на стене. Стирал его, снова накладывал. В городе множество знакомых людей. Непременно кто-нибудь встретится и узнает. И парик, и грим, казалось ему, бессильны изменить внешность до неузнаваемости. А эти отступления от плана начинали смахивать на стихийность. А от нее добра не жди. Хотя, невольно отметил Алексей, пока эти изменения не только не нарушали плана, а улучшали, делали исполнение его более безопасным.

Только мазнул на щеку серой краски и, не успев растереть ее, услышал стук в ворота. Накинул картуз и выскочил на крылечко. Держа под уздцы Воронка, в калитку входил Авдей.

— Эй, дядя, — спросил он, — хозявы-то дома?

— Дома, дома, — старческим голосом проскрипел Алексей. — Проходи, племянничек.

— Ах, пес тебя залягай! — Авдей остановился на полушаге, будто ему пику в грудь наставили. — Ну и хорош — чисто оборотка. Вот артист дак артист!

— А ты глотку-то не дери на весь квартал, — урезонил его Алексей. — Не зря, стало быть, в обществе любителей театра состою.

— Да ведь ежели бы не куртка твоя нараспашку да не вот этот ремень с бляхой, ни за какие крендели не признать бы тебя!

— На куртку я зипунок накину да запахнусь потуже… Конек-то как, нагулялся? Не подведет?

— Думаю, не подведет. Попробовал я его и на степной дорожке, и в городу — идет ладно. Лишь ветерок в ушах посвистывает. В упряжке небось не хуже будет. В ходок-то заложить его тебе али как?

— Рано еще. Сам запрягу. Поставь пока под навес.

Пока Авдей отводил коня, Алексей заскочил в чулан и, накинув зипун, вернулся на крыльцо.

— Ну, теперь у тебя только душа осталась Алешкина, — с восторгом оглядывал его Авдей, — а так и мать родная открестится, не признает.

Лестно было слышать Алексею такие слова, радовало, что маскарад все-таки надежный.

— Ты место свое хорошо знаешь? — спросил он у Авдея.

— Как не знать, — ответил тот.

— Гляди подальше вокруг: может, не удастся точно-то подъехать. Может, раньше коня оставить придется.

— Это само собой, — вздохнул Авдей, — только с конем-то все понадежнее. Зачем его бросать до времени.

— Всякое бывает, — уклончиво отозвался Алексей. — Ладно, прощаться не будем, поскольку встреча у нас еще впереди. Вечером на уху тоже не приходи, пусть хоть самый богатый улов удастся.

Авдей ушел.

Вот теперь Алексей вдруг почувствовал себя одиноким. Начали одолевать всякие думы. Дело у него отчаянное сегодня, рискованное — вырвать у тюремщиков Антона Русакова и доставить его в пивную лавку купца Закирова. Что и как будет потом, кто и куда спрячет Антона — не знал Алексей. Об этом только Иван Воронов догадывался да Авдей с Зоей туманно гадать могли. Так что Виктору Ивановичу много еще забот и хлопот предстоит. А сколько волнений, страхов, сомнений бурями пронесется в душе, пока устроит он этого человека! И сколько надо на это ума, терпения, опыта и еще черт знает чего. Стало быть, надо Виктору Ивановичу что-то делать — не из простой осторожности не зашел он сюда.

Чтобы скоротать время, Алексей уложил имущество, сверху прикрыл его травой, оставленной на сеновале хозяином. Французский замок бросил в маску, чтобы Иван потом не забыл положить его к себе в карман. Осмотрел пистолет, патроны проверил, спрятал.

Делать нечего, а до выезда остается еще целый час. От безделья всякая чертовщина в голову лезет. Потому снял Алексей свою маскировку, во дворе дотошно проверил «беговушку», каждый ремешок сбруи, а потом пошел в дом, чтобы снова превратиться в старика.

Как ни растягивал время Алексей на запряжку коня, все равно выехал минут на пять раньше назначенного срока. Запер сени и ворота и, трогая коня, проговорил тихонько:

— Ну, Воронко, теперь мы в одной упряжке.

Ленивой рысцой поехал вдоль пустынной улицы. В это время прохожие не часто встречаются. Возле ворот подслеповатого домика, будто каменные, не шелохнувшись, мертво стояли два верблюда. А сзади них, на тротуаре, лежал маленький песочного цвета верблюжонок.

Навстречу по этому тротуару шли два рослых человека в вышитых белых рубахах. «Не знакомые ли театралы?» — мелькнуло в голове Алексея, и он отвернулся, и тотчас сзади громовым голосом загудело:

— Побачь, побачь, Остап! Такэ малэ и уже горбатэ. Ай-я-яй!

Алексей ухмыльнулся в бороду и тронул вожжой коня. Тот прибавил шагу. И тут какой-то необузданный порыв лихости вдруг обуял парня. Ведь все предприятие, на какое он идет, рассчитано на самую дерзкую дерзость. А чего стоит весь этот маскарад, если отворачиваться от каждого встречного и дрожать перед ним! От таких мыслей почувствовал он себя хозяином улицы. Приосанился, гикнул, ходок запрыгал на колдобинах.

Однако перед выездом в улицу, выходящую концом на пустырь, притормозил: а вдруг Иван еще не вышел на условленное место? С опаской вывернул из-за глухого забора, всмотрелся: дальше последнего дома по левой обочине идет человек. Иван это. Ходит он немного сутулясь, большими шагами и на каждом шагу вроде бы чуть-чуть запинается, не заканчивая его.

Минуты не понадобилось, чтобы догнать товарища. На пустыре, сколько хватает глаз, — ни души. Иван, как только запрыгнул в ходок, натянул поверх своего светлый поношенный пиджак, положил в карман замок и после того накинул на лицо маску.

— Ну как, сойдет? — толкнул он в бок друга.

— Усы выправь из-под маски, — заметил Алексей. — Минут на пятнадцать — двадцать сойдет, а там и роли твоей конец.

Не доехав до заветной дверцы саженей с десяток, Алексей развернул подводу в сторону города и поставил ее поближе к кирпичному забору. Взяли большущий кулек с яблоками, икону и зашагали к окошечку.

— Ты не суйся к окошку, сбоку пока держись, — предупредил Алексей. — Один я передавать стану. — Он занес руку и, помедлив секунду, стукнул в дверцу.

Как бы ни был отважен человек, как бы и сколько бы ни готовил он себя к решающей минуте, за которой стоят жизнь и судьбы его товарищей, — независимо от воли в груди надрывно начинает гукать сердце. Но высокая цель и само дело не позволяют прислушиваться к бешеному гуканью и этим облегчают участь подвижника.