Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Не живут они теперича тута. Новые хоромы себе отстроили. — Выкатилась за калитку, показала, вытянув оголенную до локтя руку: — Во-он где они поселились, на отшибе, в сторонке. Туда и ехайте!

— Да и тут вроде бы на отшибе жил, — ворча, рассудил чернобородый, влезая на рыдван с невысокими дробинами. — Еще, стал быть, отшибее жить ему схотелось, что ль?

Немало подивились мужики этакой перемене, особенно когда вблизи увидели убогое новое жилье Виктора Ивановича.

— Знать, прогорел на чем-то Христов человек, — заключил чернобородый и двинул хлипкие, из тонких жердочек воротца, жалобно пискнувшие пято́й.

Протопал благоговейно лаптями по неметеному двору, пролез в плетневые сенцы — широкие плечи его задевали за косяки — и, отворив избяную дверь, робко перешагнул порог.

Виктор Иванович сидел за столом у кутного окна, — видать, недавно зашел в избу, — в широком, сползающем с плеч пиджаке. Кепка серая на уголке стола лежит. А он, нагнувшись, прижигает новую самокрутку от окурка. Глянув сверху на макушку хозяина, чернобородый заметил про себя: «Лысеть начинает умный человек. Вон ведь верхушка-то насквозь проглядывается».

Возле печи крутыми поворотами увивалась бабка — шустрая, как молодушка, невысокая, опрятненькая.

— Здравствуйте вам! — как в бочку, густо проговорил мужик, стягивая с кудлатой головы картуз и одновременно крестясь в передний угол.

— Здорово, коли не шутишь! — бодро ответил хозяин. — Знать, с вестью с какой-то прикатил: по глазам вижу.

— С хорошей вестью, Христовый ты человек! — Мужик, словно подрубленный бухнулся на колени. В пронзительных глазах его замутились слезы. — Спаситель ты наш, радетель, праведный! Пришла ведь нам удовольная царская грамота на прошение, тобой писанное. Не посмеют казачишки тронуть бедных избенок наших…

— Встань, волк тебя задави! — гаркнул Виктор Иванович так, что мужик оробел и умолк. — Встань, тебе говорят! Пред барином, что ль, аль перед губернатором спину-то крючком гнешь? Встань, распрямись, тогда слушать стану… Ну!

Мужик нехотя поднялся и, виновато огладив широкую черную бороду, снова запричитал:

— Прости ты нас, Виктор Иванович. В самый сев бумага-то эта к нам пожаловала. Из казаков-то кое-кто уж отсеивался. Шибко мы припозднились нонче… Какого только и урожая дождемся! И к тебе с благодарностью до сей поры не явились. Вот после сева поослобонились малость, гостинец тебе кое-какой небогатый собрали.

— И какой же гостинец вы собрали? — Виктор Иванович улыбнулся.

— Пять мешков мучки, маслица фунтов с десяток будет, — перечислял чернобородый, — да медку прошлогоднего маленько нашлось…

— Уходи! — сбился на визг Виктор Иванович. — Детишек ограбили, самим небось жрать нечего: с лебедой да с крапивой щи варите!.. Вон! — громче прежнего крикнул хозяин, поднялся и, набычившись, грозно пошел на чернобородого. — Слышишь, уходи!

Держа картуз обеими руками ниже пояса, мужик опасливо поглядывал на Виктора Ивановича, пятясь назад. И тут в темном углу избы разглядел он большой мрачный портрет царя, писанный маслом, и замешкался, нащупывая ногой порожек. Исполненный благодарности, хотел было поклониться портрету за великую царскую милость, но Виктор Иванович и его мать, вооруженная кочергой, заметили это и турнули мужика так, что он лопатками даванул на дверь и вылетел в сенцы. Не надевая картуза, истово перекрестился, выдохнул:

— Сроду такого человека не видывал, чтоб от душевной благодарности вот эдак отказывался…

А высунувшись из сеней во двор, носом к носу столкнулся с Анной, женой хозяина. В прошлый раз, когда приезжали писать челобитную, видел ее мужик и знал, кто она.

— Чего ворчишь, черный? — спросила Анна, пропуская в дверь мужика. — Знать, выволочка тебе была: как ошпаренный прешь. Того гляди — задавишь!

— Не ведаю, как тебя звать, хозяюшка, а выволочка знатная вышла. За нашу же благодарность. Шибко осерчал Виктор Иванович, ногой притопнул.

Насторожилась Анна, глянула на рыдван через воротца.

— Видал небось наш достаток-то? — спросила у мужика.

— Как не видать — приметил. Все равно, что у нас, грешных, в избе-то, да и во дворе тоже. — Мужик не спеша нахлобучил картуз. — А може, нам сбросить с воза-то все вот тута, да на́ конь — и угоним. Пущай апосля маленько поругается. Больно уж мужики наши спасибов ему никак не насказываются. Изругают они нас, коли со всем этим воротимся.

— А вы вот чего, — сообразила Анна, — все-то не оставляйте, а мешка два вон туда под сарай бросьте, я их соломкой прикрою. Да и поезжайте с богом.

Мужики мигом стащили в указанное место три мешка муки, а чернобородый попутно захватил и махотку с медом. Побежал было за остатками, но Анна остановила.

— Что вы, что вы! — замахала она руками. — Не дай бог, выйдет он, чего тут тогда будет!

Проворно взгромоздились мужики на свой полегчавший рыдван и отбыли прочь.

Принесла Анна с заднего двора большую охапку соломы и, бросая ее на мешки, приметила махотку, повязанную сверху серой холстиной. Взяла посудину в руки, сдернула повязку — желтое что-то, густое, под самое зевло подпирает. Понюхала — мед. Пальцем ковырнула для верности, облизала его — сладко. Негоже оставлять махотку тут: наткнутся ребятишки — меду этого не увидишь и посудинку не сыщешь. Сунула махотку под фартук и пошла в избу, чтобы спрятать мед в подполе.

В избе, на ее счастье, никого не оказалось. Муж и свекровь, удалившись в горницу, о чем-то шептались. Анна ничуть не удивилась этому, поскольку такое бывало всегда. В новой семье за много лет она уже свыклась со своим положением и не пыталась разузнать секретов, явно ей не доступных. К тому же люди они немыслимо грамотные, книжки всякие, газеты читают. В деревне-то ни у кого газет нету, разве что у Кестера, может быть. А свекровушка, Матильда Вячеславовна, по-русски говорит, как все, и не догадаешься, что немка она по рождению. Да еще по-английски и по-французски будто бы говорить умеет. Так что ей, Анне, дочери самарского пастуха, не умеющей ни писать, ни прочесть даже своей фамилии, верно, и не полагается всего-то знать.

Неслышно, чтобы не стукнуть, подняла за кольцо западню в подпол, привалила ее к опечку и скорехонько юркнула на шаткую лесенку в подпол. Спустилась до половины и слышит сзади басовито негромко прогудело:

— Матильда Вячеславовна…

Думала, что показалось ей это, да и обернулась ненароком. А там белый кто-то из пучины подземелья так и поплыл к ней…

— А-а-а-а-а-а-и-и!! — без памяти реванула Анна.

Не чуя ног и перекладин лестничных, вылетела наверх, будто тягой в трубу ее вынесло. Распустила врозь руки — махотка вдребезги.

Из горницы, перепуганные криком, выскочили Виктор Иванович и бабка Матильда.