Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

Ганька, глядя на хозяина, рот разинул: откуда в этом тщедушном, маленьком человечке такая силища?

— Мажь скорейши да лошадей веди, запрягать станем… Колокольцы, ленты, ширкунцы приладил?

— Приладил…

Народ возле Прошечкиного дома так и толпился с утра. Одни уходили по делам ненадолго домой, другие приходили. Так было до Ганькиного отъезда в Бродовскую, так было и после него. Леонтий Шлыков подошел как раз в тот момент, когда, услышав звон разбитого стекла и крик Полины, ребятишки заглянули в окно дома и громко доложили о случившемся. Бабы стали креститься, предчувствуя неминучую беду в жизни молодых — жениха и невесты.

— Здорово, Макарушка! Здравствуйте вам! — приветствовал Рословых Леонтий. — Чегой-то вы не на свадьбе?

— Недосуг было, — ответил Макар, — теперь вот ждем, как приедут.

Леонтий подсел на бревно к Макару и зашептал ему в ухо, чтоб Дарья не слышала:

— Рюмочку вынесешь, как свадьба загудет?

— Вынесу, шут с тобой, — засмеялся Макар. — У меня у самого в роту пересохло.

— Дык не сразу, — возразил Леонтий, — а посля, как сам ты размочку примешь… Я погожу тута.

Тема эта была для них куда увлекательнее, чем разбитое зеркало, о котором гудела вокруг молва. Дарья, покачивая на коленях Саньку, изрядно надоевшую, прислушивалась к бабьим толкам, и разбитое зеркало неизменно связывалось у нее в мыслях с образом той Катюхи, какую видела в последний раз на взвозе у плотины — на себя непохожую. Понятно, не знала Дарья всех бед Катькиных, только чувствовала бабьим сердцем, что беспутная свадьба эта не принесет невесте добра. Не в радость она. Да и чего скружился Прошечка не вовремя? Подождали бы до зимы. Не по-людски все это выстряпывается…

— Кто на жеребца сядет — четверть вина поставлю! — выкрикивал подвыпивший молодой цыган, поблескивая большущей золотой серьгой, торчащей из-под кудрявых спутанных волос.

Люди слушали его с интересом, но никто не спешил получить четверть вина. Все с опаской поглядывали на дикого вороного жеребца — трехлетка с красивой звездочкой на лбу. Конь был выхолен знатно: вороная шерсть отливала стальным блеском; пышная, не очень длинная грива форсисто покачивалась в такт приплясывающим шагам. Тонкие раздутые ноздри, игривый шальной взгляд, прядающие стройные уши — все картинно, все привлекало красотой, а необузданная сила звала к себе и пугала.

Конь был, видать, совсем не объезжен, потому как вел его хозяин под уздцы и коротко держал на аркане.

— Ах, лети-мать, поехал бы я на ем, заработал бы четверть вина, — сокрушался кум Гаврюха, — дык плечо у мине разболелась, хрястит.

— Куды тебе, — засмеялась Анна Данина, — слетишь, дак жердей-то сколь из тебя наломается!

Цыган было сунулся к Филиппу Акимовичу Мослову. У этого-то силушки хватило бы, наверное, да запил он снова, вторую неделю под парами ходит. Обессилел совсем, самого без ветра пошатывает.

— Пр-рроваливай! — сердито зарычал он на цыгана и вяло взмахнул рукой, отчего конь шарахнулся, толкнув грудью хозяина.

— Кто на жеребца сядет — четверть вина поставлю! — опять выкрикнул цыган, подходя к Рословым. — Ну, мужики, кому выпить хочется?

— Выпить-то как не хочется, — жалостливо произнес Леонтий, — да конь твой, не то что моя Рыжуха: на его сесть не сядешь, а вино на твоих же поминках без тебя и выпьют… Лучше уж я сам кого-нибудь помяну. Прокатись-ка, Макарушка, поколь делать-то нечего.

— Мне и без его четверти на свадьбе вина хватит, — отшутился Макар. — Тебе надоть выпить, вот ты и зарабатывай.

Дарья молча сунула на руки мужу притихшую Саньку и, поднявшись, уверенно взяла за узду жеребца.

— А добуду я вам, мужики, четверть вина!

— Дарья! Сбесилась ты, что ль? — оторопел Макар. — Не дури!

— Убьет тебя зверь этот, — поддерживал Леонтий, — вдовцом ты Макара оставишь.

— Перестань дурачиться!

Но Дарья, ловко взнуздав жеребца, выдернула нахлестки из руки цыгана и накинула прорезями себе на пальцы, чтобы руки поводом не нарезало. Взяла нагайку и, уцепившись за холку, прыгнула совсем по-мужски на коня. Подол взметнулся кверху, оголив ногу чуть не до бедра, так, что Леонтий даже зажмурился. Но села она твердо, ловко, надежно. Юбка упала обратно, закрыв сильную и красивую Дарьину ногу.

— Тетка, тетка! — опомнившись, захохотал цыган, удерживая коня. — А ты пить-то умеешь ли?

— Подадут, дак не хуже тебя выпью. Отпущай, черномазый, аркан!

— Убьет он тебя, дура! — закричал Макар, вскочив с бревна и держа на согнутых руках Саньку.

Но цыган уже сдернул с крутой конской шеи аркан. Конь свечкой взвился на дыбы, ударил вприсядку задними копытами, обдав земляными брызгами подступившихся было ротозеев, и понес Дарью в сторону Кестеровой усадьбы, на выезд к Прийску. Однако после нескольких отчаянных прыжков жеребец припал на колени, сунувшись мордой в дорогу, вскочил, попятился…

— Убьет! Убьет он ее! — жалостно скулил Леонтий, с разинутым ртом глядя вслед наезднице.

Макар, покачивая на руках Саньку, ходил взад-вперед возле бревен, стараясь не глядеть на жену.

В твердой руке Дарьи свистнула плеть, удила врезались в углы мягких конских губ, так что непокорный жеребец оскалил лютую пасть и снова покорился властной руке всадницы.

Игравшие в лапту остановились, хоровод замолк, даже утихли бабьи пересуды — все взоры устремились вослед уносящейся в облаке пыли Дарье. А она то осаживала коня, то хлестала плетью, то придерживалась за пышную гриву, чтобы не слететь, когда он метался из стороны в сторону. Через минуту Дарья скрылась из виду.

Игра в лапту пошла своим ходом, опять закружился девичий хоровод, а Макар, окончательно растерявшись, не знал, что делать. Даже цыган, дотоле говорливый и нахально издевавшийся над робостью мужиков, застыл на том самом месте, с которого отпустил коня.

— Ну, чего, — первым нарушил молчание Леонтий, обращаясь к цыгану, — за четвертей бечь надоть… Села ведь на твого коня-то она и поехала… Во, баба! Манюшка моя до сей поры проворная да шустрая, а и смолоду такой не была.

— Четверть поставлю, не обману, — грустно сказал хозяин коня, — только за что пить вы ее будете — за здравие или за упокой? Трех цыган покалечил этот жеребец, отца моего покалечил! А он родился в кибитке и еще грудным ребенком ездил с матерью верхом на коне. Ты не торопись, мужик, о вине говорить. Спроси у этого сокола, не придется ли ему самому нянчить ребенка, пока он своими ногами пойдет.

— Да чего ж теперь делать-то? — твердил Макар, ни к кому не обращаясь и качая на руках крепко спящую Саньку. — Делать-то чего теперь?