Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

— Подвода вон к воротам подъехала. Ты поберегся бы, Степа.

Глянул Степка в окно: два здоровых, крепких мужика подъехали на розвальнях. Конь добрый у них — гнедой, белоногий. Мужики бородатые, в новых дубленых полушубках, кушаками подпоясанных, в шапках бараньих, в пимах. Нередко заезжали путники в хутор с Казанского тракта чайком погреться. Люди совсем не знакомые, и бояться их нечего, рассудил Степка.

Отец где-то во дворе был. Шумно завалились мужики, поздоровались и, не раздеваясь, к столу протопали. Один сел с угла, другой у кутного окна в простенок, так что Степка в середочке между ними оказался. Не убежишь. Забеспокоился парень. А мужики, заметив это, сбросили шапки на лавку и уселись вроде бы еще поплотнее. У одного черные волосы, немного кудрявые, у другого — прямые, светло-русые.

— Ты бы, хозяюшка, и нам по чашечке чаю налила с морозу, — попросил русый.

— Сичас налью, — охотно отозвалась Марфа. — Да чай-то ведь у нас морковный.

— Теперь везде такой. Наливай! — подхватил кудрявый и без перехода — к Степке: — Ну, как вы побунтовали в полку?

Побледнел парень, зашмыгал толстым носом, а деваться-то некуда, раз они, выходит, все знают.

— Да никакого бунта и не было вовсе, — возразил он. — Так, пошумели малость.

— Ну, как не было? — по-дружески, но с укоризною в голосе сказал кудрявый. — Жертвы ведь были. О том самарские газеты писали даже. Что вы и присягу принимать всем полком отказались — тоже писали.

— Были и жертвы, — нехотя цедил сквозь зубы припертый фактами Степка. — И присягу не приняли, потому как не обмундировали нас…

— Вот спасибо, хозяюшка, — принимая чай, поблагодарил русый. И — к Степке: — Ну, а дальше-то что же? Так и будете прятаться в мерзлых стогах да в подвалах или хлевах?

— А тут еще тифом я захворал, — не отвечая на вопрос, тянул Степка. — Так и так смерть грозилась…

— Ну, до смерти-то еще далеко, — перебил его кудрявый, хохотнув в бороду. — У вас же в городе хороший знакомый есть.

— Какой знакомый?

— Чебыкин, Иван Никитич.

— А-а, сеяли мы ему пшеницу не один год… Знаем такого.

— А ведь он в военном отделе теперь сидит, писарем, — лукаво усмехнулся кудрявый. — Вот он вам все и сделает. К нему обратитесь… Поехали, — позвал он товарища.

Поднялись мужики дружно, за недопитый чай хозяйку поблагодарили, и вышли вон. От ворот коня направили в сторону Прийска.

— Кто такие? — оправясь от волнения, спросил Степка, ни к кому не обращаясь.

— А кто ж их знает, — откликнулась Марфа, убирая чашки гостей. — Дело ведь говорят заезжие-то, коль Иван Никитич в начальниках там сидит, в городу. Не откажет он чать-то… А мужики эти, по разговору слыхать, не нашего поля ягода. Только что приоделись по-нашему.

Снова принявшись за остывшие щи, Степка лениво двигал ложкой, не переставая думать о случившемся. По разговору и поступкам понятно было, что не простые мужики и не случайно завернули к Рословым. Шубы, хоть и по плечу на них, а вроде бы не приношены, не свои. Видно, что в пимах непривычны они ходить: двигают, как лыжи.

Чебыкина знали Рословы с четырнадцатого года, только не могли подозревать, что именно этот человек сделал не одну сотню липовых документов для людей, преследуемых жандармами. Делал он это по заданию Федича. Большинство спасенных отправляли на «собственный» прииск Сыромолотова. Чебыкин же снабжал нужными бумагами всех подопечных Виктора Ивановича.

Михаил Холопов стал с его документами Иваном Вороновым. И Антону, и Нюре, и всем, спасавшимся от властей, документы делал Иван Чебыкин, хотя и не безвозмездно. Всегда платил ему Виктор Иванович. Теперь Чебыкину не надо было подделывать ни печати, ни подписи — все в своих руках. Как ухитрился Виктор Иванович организовать эту помощь — не ведомо.

Морозным вечером того же дня, позднее обычного, в хутор нагрянула вся троица: атаман, милиционер и писарь. Но на этот раз они уже знали, что улов состоится. Не наугад ехали — главное знали. План был продуман до мелочей.

А вышло все до обидного просто. Еще накануне рано утром поднялся Кестер, в окно глянул, за речку. И приметил огонек в окошке у Даниных. Будто сатана его подтолкнул сразу! Не встают эти люди так рано, для чего же сегодня-то поднялись? Оделся наскоро, вскочил на неоседланного коня и не по хутору поехал, а в голую степь ринулся, по снегу.

Примерно с того же места, откуда Виктор Иванович, прячась, наблюдал за собственным жильем в июне, Кестер, как вампир в ночи, выслеживал добычу. Кровавой добычи жаждал он. Из темноты на свет в окне над занавеской было видно все четко, резко.

Простояв с четверть часа и посасывая погасшую трубку, Кестер видел, как несколько раз мелькнула Матильда Вячеславовна. Потом Анна дважды прошла, собираясь, видимо, во двор скотину убирать… И вот он, сам Виктор Иванович, поднялся из-за простенка, курит, закашлялся. Вылупил Кестер глазищи, круто развернул коня по старому следу и вернулся домой.

До самого рассвета потом глаз не отрывал Кестер от данинской избушки — не покажется ли там подвода. Наблюдать мешала усадьба Демида Бондаря, бывшая данинская. Виден был только уголок балагана. А деревья и кусты, которые летом закрывают все глухо, теперь проредились, и между ними на белом снегу можно было заметить любое движение. Но никто не показался там. Значит, дома прячется беглец!

Ни словом не обмолвился об этом Кестер даже с Бертой. Прибрал скотину, позавтракал и — в Бродовскую, к атаману с новостями.

Убедившись, что Виктор Иванович не сбежал в края отдаленные, начальники не стали спешить и суетиться: зима теперь, в поле не спрячешься и не усидишь там долго. На ночь все равно домой поманит, морозы-то немилосердные трещат. Знали и о давнишнем нездоровье Виктора Ивановича.

Подкатили они на другой день в вечерних потемках. Заехали к Даниным, спросили, как всегда, не появлялся ли Виктор Иванович, и вышли.

Иван Шлыков, подметая возле своего двора, заметил, что подвода от Даниных быстро отъехала, и голос Красновского вроде расслышал. Заторопился. Метлу в угол сунул и в избу направился. Да все это нескоро у него выходило.

— Яшка! — отворив дверь и силясь унять одышку и кашель, с трудом выговорил он. — Кажись, опять, милиция наехала. Поберегся бы ты.

Яшка — шубу за рукав, шапку — в охапку и — в дверь. Оделся он в сенях, на ходу. Но, выйдя во двор, увидел идущую навстречу троицу. Впереди — Красновский.

— Стой! — громко сказал он. — Ты — Яков Шлыков?

— Нет, я не Яков. Я — Семен, — не моргнув глазом, соврал Яшка.

— А где Яков? — продолжал допрашивать Красновский.

— В избе вон сидит.

И все трое начальников устремились в темные сени. А Яшка тем временем схватил в стойле лошадь, выбежал с ней на задворки, вскочил на нее и бросился по косогору возле пруда в сторону Смирновой заимки…