Николай Воронов - Закон души

— Вот именно.

Потучневший ветер взрябил разводье. Ерши начали жадно клевать.

Шофер остался в купальне. Я пошел вверх по косогору.

Близ родниковой мочаги, поросшей ситнягом, осокой и аиром, я уловил сквозь шепелявость осиновых листочков стрекот мотоцикла.

Обляпанный грязью Николай приткнул «козла» к задку своей легковушки, победоносно потряс диском сцепления.

Катя предложила мужу перекусить, но он отмахнулся, деловой, довольный, гордый.

Она полезла в багажник за клеенкой, чтобы он подстелил под себя, но Николай с озорным недоумением выпятил губу. А когда она достала клеенку, ноги его уже торчали из-под автомобиля.

Он выполз наружу, посиневший, обескураженный.

— Крутил, вертел, не вставляется. В прошлом году запросто ведь разобрал и собрал коробку скоростей. Всегда так: раз не повезло, значит, на каждом шагу будет дополнительная загвоздка.

— Не паникуй, — жестко сказала Катя.

Потом мы с Николаем оба елозили под машиной, продрогли, завозились, однако диска не установили.

Пытаясь согреться, Николай прыгал, бил локтями по бокам. Тем временем Катя кормила его. То и дело слышался треск колбасной шкурки. Колбаса была копченая, неочищенная, он не кусал ее, рвал.

— Не хочу я есть, отстань! — внезапно вспылил Николай и опять нырнул под машину. Пролежал он там недолго, бранясь, выполз обратно.

Катя накинула на мужа клеенку, погладила по волосам, просила, чтобы он не нервничал и спокойно продумал, как собрать коробку передач.

Над горами, тускло серебрясь, сгущались сумерки. Напор ветра ослаб. Промозглый воздух похолодел. И странно было слышать в вечернем покое раскатистое воркованье витютня, звучавшее где-то среди гольцов, иссиня-черных на фоне нежной зелени небосклона.

Когда Николай и я снова собрались лезть под машину, из колка показался человек. Это был он, шофер самосвала.

— Что, братишки, все загораете?

— Диск не вставляется.

Он положил на обочину удилище и кукан, молча забрался под автомобиль.

— Неправда, сейчас вставим. Люди мировые проблемы решают. Так. Надо снять подпятник. Снимем и встремим.

— Верно. Уголок всему виной. Как это мне не стукнуло в голову?

— Ракету на Луну забрасываем, да чтоб не встремить…

— Вошел, дьявол! А я бился попусту и уж в панику бросился.

— Паника — штука хорошая, только в рядах противника. Ты здесь привинчивай. Я карданный вал укреплю.

Я поддерживал карданный вал, шофер закручивал гайки. Затянув последнюю гайку, он весело крикнул:

— Накажю!

Вероятно, вспомнил наш утренний разговор.

Он вымыл руки бензином и вытер ветошью. Катя заметила на его рубашке свежие масляные пятна, виновато заохала. Он успокоил ее: не беда, запросто сведет химпастой.

Николай стыдливо предложил ему пять рублей. Он поморщился, сиплым от возмущения голосом сказал:

— У меня, парень, рука чугунная. Съезжу по загривку — с подставок слетишь.

Мотоцикл повел Николай. Катя села за руль «Москвича».

На спуске к озеру машину сильно занесло: она чуть не перевернулась.

Мы вытолкнули ее на дорогу, и тогда шофер сказал со смехом в голосе:

— Как-то я вез пшеницу по такой примерно дороге. Местность была тоже горная. Скользь больше. Еду, пою. Вдруг как мотнет грузовик. Я хоп баранку влево. И нос машины влево. И тут грузовик кувырк. Когда очухался, грузовик опять уже на колесах стоит. Держусь за баранку, а кабины надо мной нет. Покурочило ее зверски. Кое-как я взгромоздил ее в кузов и поехал дальше. Смешно ехать без кабины, а приятно. Хорошо видно во все стороны! Так и припер на элеватор.

— Пшеницы, наверно, много рассыпал, переворачиваясь? — спросил Николай.

— Ни грамма.

— Заливаешь?

— Кузов, правда, был брезентом закрыт. Везучий я человек.

Он улыбался, а мы хохотали.

Мы хотели довезти шофера до пионерского лагеря, но он потребовал остановить машину на развилке: ему идти около километра, а нам нужно спешить, а то опоздаем на работу.

— Как ваша фамилия, имя? — спросил я.

— Просто Иван.

Он захлопнул дверцу, зашагал в темноту, помахивая удилищем.

1960 г.

Январь. Мороз. Над заводом, черным в утреннем свете, синий дым. Солнце стоит на гребне горы. Оно точь-в-точь такое, как в ночи нутро ковша, из которого вылили шлак: круглое, карминное, пробивающее воздух толстым багровым лучом.

Иду на междугородную. Мальчишки, резвясь, ударяют портфелями по стволам карагачей, и с веток, шелестя, падает на одежду синий куржак.

Вчера вечером после долгого отсутствия я вернулся домой, и теперь город с его высокими домами, толстыми витринными стеклами, врезанными в чугунные рамы, с его запахом металлургической гари, звоном трамваев и храпом бульдозеров еще родней мне, чем был раньше. И все, кого вижу, дороги сердцу: и водопроводчики в измазанных глиной пиджаках, и каменщики с засунутыми за голенища валенок кельмами, и женщины, долбящие асфальт пневматическими молотками, и старушка, несущая под мышкой буханку свежего хлеба.

Вон и стеклянная вывеска переговорного пункта. Вспоминаю телефонистку Лену, умершую прошлой весной. Она была строгой, предупредительной, скрытной, телефонистка Лена. Занимала с матерью и сестрой комнатку. Любила парня из интерната молодых рабочих. Они собирались пожениться и снять жилье в «куркулях» — это название прилипло к поселку, где дома принадлежат частникам.

Приехала мать парня, не приглянулась ей будущая невестка.

«Кого взять хочешь? Ты высокий, красивый, а она коротышка, из семьи с малым достатком, и специальность имеет незавидную».

Парень запил, учинил драку, кого-то ударил ножом. Лена носила ему в тюрьму передачи. В тот день, когда его должны были судить, ее увезли в больницу. Она родила мертвую дочку, а через несколько часов и сама умерла.

Пуст переговорный пункт. Влажен обшарпанный пол. Стеклянные ромбы в дверях кабин темны. Телефонистка читает. Сидит за столом в клетушке, отделенной барьером от ожидалки. На столе коммутатор, к дубовому боку коммутатора прислонены, будто лестница, счеты, книжка талонов придавлена никелевой пластинкой. На стене карта Урала и таблица выполнения финансового плана. Имя у телефонистки, как и у той, трагической, — Лена. Здороваюсь. Она отрывает глаза от страницы. Они сияют ярче обычного.

— Ох и завлекательная книжка!.. — Лена сладко ежится. — Какие сознательные люди, эти мушкетеры! А сегодня я должна достать «Люди с чистой совестью». Я собиралась изучить украинский язык, поехать в Киев и поговорить с Вершигорой, да он, мне сказали, умер.

— Он жил в Москве.

— В Москве?.. Дак чего же я? Правда — у него была борода, как у Черномора?

— Почти.

— А у нашего гастронома низкие подоконники. И на эти подоконники собираются старики. Они тоже партизанили, только в гражданскую войну. Командовали ими Блюхер и братья Каширины. Вам, конечно, Москву? Ночью совсем не было слышимости: иней по всей линии. Недавно слышимость вроде стала налаживаться. Скоро должен прийти лейтенант. Он каждое утро девушке звонит, уговаривает приехать. Она не уговаривается. Хоть бы иней быстрей осыпался или растаял. Подождите, свяжусь с центральным переговорным.