Николай Воронов - Закон души

Лена щелкает рычажком. Коммутатор глух. Она нетерпелива, уши ее гневно алеют. На шее, тонкой и смуглой, вздувается узловатая вена. Наконец на панели коммутатора вспыхивает голубым светом стеклянный квадратик.

— Девочки, дрыхнете вы, что ль? Дождетесь, напишу про вас в стенгазету.

Была бы Лена дурнушкой: подбородок тяжелый, губы крупные и рыхлые, — если бы не лучистые глаза и черная родинка между бровей.

Она передала мой заказ и закрыла лицо ладонями.

— Психическая я стала, чуть что, взвинчусь. Мама говорит: «Сутолока на нервы действует». А папа: «Не в том дело: заводского газу слишком много и, самое главное, радиоактивность повысилась на земном шаре».

Помолчали.

— Тезку-то свою вспоминаешь?

— Все там будем.

Неужели начисто угасла в ее душе боль, вызванная смертью подруги? А ведь так убивалась по ней весной, что стала худенькой и восковисто-желтой.

— Все там будем, — повторила она.

И я понял, что прошлогодние переживания постепенно привели ее к мысли, что за какой-то гранью времени то или иное страдание становится противоестественным.

Она, должно быть, спохватилась, что я могу заподозрить ее в черствости, и с вызовом посмотрела на меня: мол, как хочешь, суди обо мне, а лгать я не намерена, поскольку презираю поддельные чувства.

В коммутаторе затарахтело.

— Переговорный номер два. А, Даня… Я ж обещала позвонить после работы. Соскучился? Зачем? Потеха!

Трубка закачалась на крючке.

— Вы верите в любовь? — внезапно спросила Лена.

— Обязательно.

— А я не верю. Витаминов нет, микробов нет, любви нет. Есть уважение и дружба. Витамины, микробы и любовь выдумали. Вот Даня, который сейчас звонил, думаете, он влюбился? Просто он уважает меня. Увидел в компании и зауважал. Он с тридцать девятого, монтажник. На гармошке играет — во! — показала большой палец. — Он играл, я пела. Я первым голосом, Люська Важенина вторым. Пошли домой, он и предлагает: «Давай завтра в кино сходим». — «Зачем? Я и одна схожу». — «Вдвоем интересней. Впечатлениями поделимся». Я поспорила-поспорила и согласилась. Назавтра встретились. Я его сразу предупредила: «Под ручку не терплю ходить». Он к билетной кассе, я ему деньги. Он отказывается. Я настояла на своем. Не желаю должать. Он хотел эскимо купить, я запретила: «У меня больше нет денег. Папа с мамой, бывало, без копеечки оставались и то в долг не залезали». Деньги у него все крупные: пятерки, десятки, целая пачка. Я прямо испугалась. Вдруг он шпион! После кино он меня еще пуще зауважал. Я раскритиковала картину про зубного врача. Я не уважаю картины об личной жизни. Я люблю про разведчиков, и про войну, и чтоб люди боролись за Родину.

Даня назначит свидание. Я соберусь, соберусь и останусь дома. Мама: «Вот дикая!» Боюсь я с ним встречаться. Недавно он сорвался с двадцати метров. Ничего не поломал, зашибся только. Сначала угодил на трос, потом — на доску, а напоследок — на мешки с цементом. Мать послала меня в больницу. Я зашла в палату, а там шестеро ребят. Сперва я не заметила его, а когда заметила, то меня почему-то смех разобрал. Я смеюсь, он и говорит (он весь забинтованный): «Не пара я тебе. Ты здоровая, задорная, а я вон какой». Я: «Тогда я уйду». Он: «Посиди. Не серчай». Сидеть неловко: ума не приложу, о чем с больными разговаривают. Ребята вышли в коридор, Даня и говорит: «Размечтался о тебе и не заметил, как упал. Верней, я упал, подумавши, что ты опять не придешь на свидание!»

Я подтрунила над его легкомыслием — и теку из палаты. Правда, я и в другой раз была в больнице. Потом решила повременить неделю. Позавчера звонит и расспрашивает, где я бываю. Я догадалась: он ревность предъявляет. Ну и распушила его!.. Ревность — пережиток капитализма, да? Вы не смейтесь. Так учитель истории объяснял. Хоть его и прозвали Тигр Львович, он все равно самый умный.

Без перехода и без всякого к тому повода начала рассказывать об отце.

Он работал машинистом крана, который таскает огненные стальные слитки. Год назад вышел на пенсию. От ничегонеделания пристрастился к вину. Испугался, что плохо кончит, накупил сетей и уехал на Аральское море. Привез оттуда копченой рыбы и трехлитровую бутыль зернистой икры. Кто ни попробует икру, в восторге. А на ее, Лены, вкус она еще противней баклажанной. Отца звали обратно в цех, потому что несколько молодых машинистов призвали в армию, но он отказался. До его приезда машинист Крохалев — тоже пенсионер — вернулся в цех, и после первой же смены у него схватило сердце, и он не выжил. Папа говорит: организм Крохалева выбился из ритма и потому не выдержал прежней нагрузки. Жарища в кабине. Ведро газировки выдуешь за смену.

В будущем, по мнению Лены, для стариков отведут специальную планету с мягким климатом. Построят там не только санатории и лечебные спортзалы, но и заводы, где легко работать, чтоб скучно не было. Оформил пенсию, погрузился в ракету — и полетел. Прилетел — в учебно-курсовой комбинат. Выбрал специальность, какая понравилась, прослушал теорию — и на завод. Работаешь столько, сколько приятно, потом отдыхаешь. А если не умеешь отдыхать, то учишься отдыхать.

Снова тарахтение в коммутаторе. Звонит медицинская сестра. Ее грудной голос доносится до меня. Сестра укоряет девушку за то, что она расстраивает больного Данилу Викуловича Карагодина.

Лена округляет глаза, улыбается. А когда сестра зовет к телефону Даню, насупливает брови.

Бормотание Дани смягчает телефонистку, но через минуту она заявляет жестким тоном, что не может относиться к нему иначе: мало знает его.

Повесив трубку, она сидит растерянно, и едва появляется клиент в волчьей дохе и фетровых, натертых мелом бурках, оживляется, лукаво щурясь, принимает и передает заказ. А как только посетитель выходит покурить, сообщает мне, что это коммерческий директор Букреев, деловой, добрый и свойский дяденька, но хвальбун.

На панели коммутатора вспыхивает лампочка.

— Челябинск! — громко зовет Лена. — Пройдите в третью кабину.

Бурки Букреева оглушающе скрипят. Он оставляет дверь кабины полуоткрытой. Говорит он с тещей, которую называет мамой.

Вскоре мне уже известно, что теща Букреева — заслуженная учительница республики, жена — ведущий конструктор тракторного завода, сын — без пяти минут кандидат экономических наук, а дочь — чемпионка Олимпийских игр, проходивших в Японии.

Букреев выглядывает из кабины, должно быть, проверяет, как я реагирую на его слова.

Я прикидываюсь безразличным, хотя и приятно мне, что у человека такая прекрасная семья и что он, как ребенок, которому купили обнову, не умеет скрывать своей радости.

— Многое я, верно, не расслышал — погода. Но это не беда. Понимаю тебя с одного звука.

Расплачиваясь, он просит телефонистку не отрывать талона: он не из тех командированных, кто прилагает к финансовому отчету ложные документы.