Борис Лапин - Избраное

Автобус ехал через лесистые горы, потом через безлесные холмы, потом степью, потом пустынен. Мелкий камень устилал некоторые участки степи; в других местах пустынный камыш, с головой закрывавший всадника, образовывал обширные острова. Автобус обгонял стада антилоп, и чем дальше на юг, тем чаще встречались антилопы. Потом автобус свернул на караванную тропу.

Кондуктор сказал по-русски:

— Смотри хорошо! Кончились в земле тарбаганьи норы — начинается Гоби…

Добравшись до города Дзун-хото, я упал духом. Суровая прозаичность пустыни подавила меня с первого же дня. Гобийский городок оказался скучной провинцией.

Я заболел. Резкость гобийского климата — скачки барометра и температуры, частые смерчи, духота, — все это порождало недуг, который зовется «каменной болезнью». Он проявляется в ноющей слабости, головных болях и некоторой замедленности движений.

Из окна конторы Нефтеэкспорта, в которой я работал, пустыня видна на большое расстояние. Нефтеэкспорт находится приблизительно в двух километрах от монгольского пограничного поста. У подножия холмов, на китайской стороне, поднимается дым от костров. Порывы жаркого ветра, который летит в окно, вызывают сердечное замирание. Каждая пылинка, которую приносит ветер, больно колет кожу.

Фельдшер Церендорчжи объяснял каменную болезнь не климатом, но однообразием гобийской кухни:

— Имейте в виду, товарищ Панкратов, — эта кухня все равно что смерть для русского желудка.

По совету фельдшера, я всячески разнообразил стол, брал у цириков свежий хлеб, пил клюквенный экстракт, перестал ужинать, перед сном грыз черемшу. И к середине лета болезнь бесследно прошла.

В течение первых месяцев службы единственным моим собеседником был переводчик Дава, в высшей степени самолюбивый, упрямый и недоверчивый человек.

Он был южный монгол. Глаза и нос у него не монгольского, но скорее китайского типа: глаза с чуть, припухшими веками и небольшой тонкий нос. По фигуре — настоящий гобиец, с осанкой всадника, с длинными кривыми ногами, с головой, наклоненной вперед, и плечами несоразмерной ширины. Он носил просторный синий халат, сыромятные сапоги и шляпу с опущенными полями. На вопросы отвечал медленно и с угрюмой важностью.

Он сразу невзлюбил меня, считая все жалобы на болезнь «болтовней», что было его любимым словом.

— Болтовня… В Гобях неприменимо… Работнику должно быть хамаугэ (безразлично), где ни жить!

Однажды мы сильно повздорили. После занятий я позвал переводчика на помощь, чтобы сговориться со степняком, продававшим молоко и творог. Дава заявил:

— Я, по-моему, не обязан переводить частные разговоры, не служебные… Впрочем, если вы так хотите, — пожалуйста…

Я отказался от его услуг и вернулся в контору, ничего не купив.

Казалось, вот-вот вспыхнет унылая гобийская ссора, и жизнь станет невыносимой.

Впрочем, обе стороны сдерживали себя.

Скучно изо дня в день тянулись месяцы службы в отдаленном гобийском городке. В тот год японцы еще не продвинулись далее Жэхэ; пограничная монгольская провинция жила безмятежно и мирно.

Ожидание почты, слушание радио, приход пассажирских автобусов из столицы, спектакли любительской труппы губернских чиновников, разгрузка транспорта в Монценкоопе — здесь не было других развлечений. Почта в дурную погоду часто запаздывала, радио скверно работало из-за гроз, а товарный транспорт приходил не чаще двух раз в сезон, и это было событием, о котором потом долго говорили.

Иногда в городке появлялись монахи из Хара-Сумэ, небольшого буддийского монастыря в десяти километрах от Дзун-хото: коренастые, бритоголовые, в халатах со скошенным воротом и с красной перевязью через плечо; все они, на мой взгляд, были схожи между собой, как братья. Они покупали в городских лавках свечи, рис, веревки, молотки и пилы, эмалевые краски и картон — монастырь отстраивал новую кумирню близ колодца Алтан-Худук. Некоторые монахи заходили в Нефтеэкспорт за керосином и вели долгие беседы с кладовщиками.

В контору постоянно приходил старый лама с маленьким сморщенным лицом, который брал себе бензин первого сорта. Он наливал в железный кувшин три литра бензина — никогда ни меньше, ни больше, два раза в месяц. Однажды я попросил переводчика узнать, для чего монах употребляет бензин.

— Он — мойщик богов. Говорит: чищу их святые лица. Интересный тип! Хотите узнать еще что-нибудь? — сказал Дава. После размолвки он старался быть вежливым.

В базарные дни монахи продавали скотоводам грубые, выточенные из дерева фигуры будд, лубочные тибетские иконки, раскрашенные по транспаранту, картины: «Жизнь есть превращение» и «Колесо жизни», изображающие страдный путь человека. В дни храмовых праздников половина городских жителей уходила смотреть на священные танцы и представления, устраиваемые в соседнем монастыре.

Вскоре после того, как я приехал в Дзун-хото, там проезжала экспедиция Климента Линдстрема. Проведя полтора года в глубинах Тибета, Линдстрем хотел вернуться в Европу через Дзун-хото, Улан-Батор и Великий Сибирский путь. Его ожидали в Дзун-xoтo еще месяц назад: тогда монгольские пограничники получили из Улан-Батора распоряжение пропустить экспедицию.

Путешественники прибыли на пограничный пост на китайских машинах и расположились лагерем близ города в большой палатке.

Их было четверо — глава экспедиции, седой, похожий на татарина, Климент Линдстрем, известный исследователь Азии, его помощник Стеф Чегеди, профессор-палеонтолог — широкоплечий крикун спортивного вида, с бравой военной выправкой, и пожилой препаратор, американец Хард. С ними был также Джон Чоу, китаец, вернее китаизированный монгол, сотрудник бейпинского университета.

В тот же день члены экспедиции были приглашены на банкет в Гобийское губернское управление к местному дарге (председателю). В доме Управления, перед деревянным столом, на котором стояли подносы с закусками из консервов, собрались «все звезды нашего неба», как выражаются монголы. Всего вместе с приезжими набралось человек тридцать.

Банкет проходил с большим подъемом. Оркестр играл монгольский гимн. Дарга прочел по бумаге теплое приветствие европейским ученым. Климент Линдстрем встал и благодарил. Потом губернский прокурор Санчжа произнес тост за науку, и учительница школы взрослых Даши-Дулма рассказывала о достопримечательностях и памятниках старины, которые встречаются в Нижнем Гоби.

Военный повар зажарил для гостем седло дикой козы. Оно было подано с соленьями из горошка. За обедом пили вино и кумыс. Большую сенсацию среди путешественников произвел свежий хлеб, которого они давно не пробовали.

После банкета дарга развлекал гостей патефоном и игрой на хуре. Я также произнес небольшую речь. «Я не местный гражданин, я из страны, которую здесь называют Великим Северным другом, там наука всегда была в почете». Мне хлопали, хотя Дава, как мне казалось, слишком быстро переводил и скомкал мои слова.