Борис Изюмский - Призвание

Он достал из стопки тетрадей одну, где делал свои отметки, и начал ее внимательно рассматривать.

— Ты двадцать первого правило не выучил? — обратился он к Альфреду.

— Не выучил, — покорно опустил голову тот, понимая, что отступать некуда.

— А двадцать шестого диктант плохо написал?

— Плохо, — еще тише ответил мальчик.

— А двадцать восьмого домашнюю работу не сделал?

— Не успел… — прошептал Гузиков, пряча глаза от матери.

— Альфред! — с воплем всплеснула она руками. — Ты мне лгал? За что же я купила тебе велосипед? Альфред!

— Слушай, парень, — нахмурился Борис Петрович, — совесть-то у тебя есть?

В это время в кабинет вошел крохотный Костя Бударов и, поглядывая исподлобья, выжидающе остановился у двери. Он был щедро разукрашен синяками, но, видно, не собирался никому жаловаться.

— Поглядите на этого «тирана!» — обратился Борис Петрович к Гузиковой.

Альфред стыдливо потупился.

Леонид Богатырьков возвратился домой в четыре часа дня. Неторопливо разделся, положил портфель на свой стол и заглянул в соседнюю комнату. Там сестра, старательно склонившись над тетрадью, немилосердно грызла ручку; светлые косички перекатывались у нее по спине.

— Ленечка, — увидя брата, вскочила Тая, — у меня задачка не получается, — решаю, решаю, никак не выходит. Хоть умри!

Она умоляюще посмотрела на Леонида и в ожидании слегка вытянула вперед пухлый подбородок.

Леонид подсел к столу, не спеша прочитал условие задачи, подумал: «И мы в шестом классе эту решали», заглянул в тетрадь сестры и осуждающе сказал:

— Ход решения у тебя правильный, а вычисляешь невнимательно… торопишься.

— Я уже час вычисляю! — с отчаянием воскликнула Тая, но покорно села на стул, — знала, что иной помощи от брата не дождешься. И мама вот такая же, говорит: «Сама думай!» А если не надумаешь — покажет, но зато еще две задачи даст… Другой раз и не захочешь, чтобы за тебя решала.

Тая вздохнула и с силой опустила перо в чернильницу. На балконе промяукала кошка. «Дать ей хлеба? Нет, — потом, а то Леня опять скажет: „рассеиваешься“». Запахло паленым.

— Леня, что-то горит, — потянув маленьким носом, озабоченно сказала Тая.

— Ты знай работай! — добродушно посоветовал брат. — Я сам разберусь, горит или не горит…

Он вышел в коридор. Оказалось — соседский мальчишка жег резину.

Леонид принес со двора воды, наколол дров на завтра и, умывшись, сказал сестре:

— Пойду за Глебкой в детский сад.

Он выбрал самый ближний путь: через стадион, трамвайное полотно и строительную площадку.

«С Афанасьевым попрошу поговорить Костю. Он его так проберет, что Игорю не захочется больше драться», — думал Леонид, лавируя между штабелей досок. «В таких случаях сильнее всего действует общественное мнение… Но, с другой стороны, Анна Васильевна просила и помочь ему в учебе… Он начал отставать».

Путь преградила глубокая канава, Богатырьков легко перескочил через нее.

«А жаль со школой расставаться. Конечно, и на заводе появятся друзья, — Леонид решил по окончании школы поступить на завод, — и будет очень интересно, но здесь все так знакомо и дорого… Как хорошо Пушкин сказал: „От вас беру воспоминанье, а сердце оставляю вам“».

Богатырьков вошёл во двор детского сада. Двор был широкий, с клумбами и горками чистого песку.

Глебка сидел на скамейке у веранды и увлеченно беседовал со своим другом Тодиком, таким же, как он, мальчиком лет шести, курчавым, как барашек.

Леонид подошел, к ним незамеченный.

— У меня кашлюк был, — с гордостью сообщил в это время Тодик, несколько свысока глядя на своего друга, — а у тебя?

— Не было, — виновато признался Глебка, — у дади Степы был, — стал фантазировать он, но тотчас спохватился, — нет, то у него пендицит был… — У Глебки совершенно белые волосы и губы такие полные, словно он постоянно немного обижен.

Увидя старшего брата, Глебка ринулся к нему:

— Ленчик! Ленчик!

По дороге домой он болтал безумолку:

— А Тодик говорит: «У меня папа директор театра», а я говорю: «А у нас мама новые машины выпускает. Самые, самые новые! Две нормы делает». Ленчик, я когда вырасту, тоже буду два нормы делать…

— Ну, еще бы! — добро усмехается Леонид. — Конечно, будешь.

Рядом с Глебкой он выглядит еще взрослее. Спортивная байковая куртка с широким поясом делает его плотнее, кряжистее.

Крепко держа брата за руку, Леонид идет, стараясь соразмерить свои шаги с его маленькими и быстрыми, — но это ему не удается.

— Ты сегодня самолетик мне сделаешь? — деловито осведомляется малыш, снизу вверх поглядывая, на брата.

— Сделаю завтра, — баском отвечает тот.

— С мотором? — допытывается мальчик и ногой подбивает спичечную коробку.

— По специальному заказу, — улыбается Леонид, — Завтра и к папе пойдем.

Василий Васильевич Богатырьков вторую неделю лежит в больнице.

В прошлое воскресенье Леонид пришел в палату позднее всех. Отец лежал возле окна и читал книгу. У Леонида сжалось сердце при взгляде на его лицо, измученное болью, с комками морщинок у сухих уголков рта.

— Пришел, сынок! — обрадовался отец. — Мама говорила, что ты запоздаешь… Ну, как ваш воскресник?

Леонид неторопливо пододвинул стул к кровати, положил на тумбочку какой-то сверток.

— Сто десять деревьев посадили! — И с тревогой в голосе спросил: — Больно, папа?

— Да, что ж душой кривить, больновато, — признался отец. — Врачи говорят нежно: «камешки в почке», а мне кажется — булыжники ворочаются.

Он добродушно рассмеялся и положил шершавую ладонь на руку сына.

В палату вошла сестра. Она ходила между коек так осторожно, будто ступала босыми ногами по острым камням.

Где-то близко прозвонил на обед колокол, в окно Леониду видно было, как из машины выгружали фрукты.

— Как у вас с Балашовым? — спросил отец и поправил подушку. Ты бы как-нибудь привел его к нам домой…

Леониду очень приятна была и эта заинтересованность отца школьными делами, и его всегдашняя готовность помочь ему, и то, что разговаривал с ним отец, как с равным.

Но сейчас, в больничной обстановке, ему не хотелось говорить о школе — это казалось здесь неуместным.

— Мама собирается зайти к Балашовым, — сдержанно ответил он. — а Борис бывает у меня…

Он умолк и, ласково глядя на отца, стал неловко раскрывать сверток на тумбочке.

— Я вот тебе принес… — сказал он смущенно, поставив банку любимых отцом маринованных огурцов. Леонид разыскал их в магазине на другом конце города.

— Э, родной, вот этого-то мне как раз и нельзя! — с сожалением воскликнул отец и даже вздохнул. — Жалость-то какая, нельзя!

Леонид огорченно поглядел на банку и решительно завернул ее снова в бумагу.