Борис Изюмский - Призвание

— Сергей Иванович, возьмите, пожалуйста, — через стол подал учителю самый большой кусок торта Костя и, покосившись на Виктора, хитро добавил: — От прогрессивной и наиболее сообразительной части нашего общества.

Сам Костя ел очень мало, но больше всех заботился, чтобы у соседей на тарелках было полно. Убедившись, что все заняты едой, Костя начал приставать к имениннику:

— Нет, ты скажи, скажи несколько раз быстро: «Съел тридцать три пирога с пирогом да все с творогом».

В передней раздался звонок. Открывать пошла мать Виктора. В дверях показался широкоплечий Богатырьков. Он действительно походил сейчас на юного Добрыню Никитича, каким его рисуют в былинах: широкоскулый, с сильной шеей, открытым добрым лицом. Нехватало только русой редкой бородки.

Богатырькова встретили радостными возгласами: — Леня, скорей!

— Твоя порция забронирована!

— Со щитом! — с гордостью сообщил Богатырьков, не спеша приглаживая ладонью светлые, немного взлохмаченные волосы и усаживаясь между Семой Яновичем и Костей. — Заводские ребята обещали привезти Плотниковым уголь.

— За дружбу! — сияя огромными темными глазами, порывисто вскочил Костя Рамков и энергично, словно что-то поднимая, взмахнул руками снизу вверх, предлагая всем встать.

А когда друзья его поднялись, он повторил:

— За дружбу! — и как дирижер подал рукой знак.

— Ура! Ура! Ура! — подхватили все.

Кто-то опять позвонил.

— Не беспокойтесь, я открою, — вскочил Костя и побежал в коридор.

Он, видимо, был здесь своим человеком, и мать Виктора крикнула ему вдогонку:

— Костенька, крючок там справа…

Костя возвратился, размахивая над головой полоской бумаги.

— Громадяне, телеграмма имениннику!

Виктор приподнялся из-за стола. «От кого бы это?» — удивился он, распечатывая телеграмму.

— От четвертого «А» и Серафимы Михайловны, — радостно воскликнул Виктор, и телеграмма пошла по рукам.

Неуютно в большой комнате, зябко прижимаются к полу вещи, ветер то врывается в чердачное оконце и надсадно воет, то свирепо сечет стекла струями дождя.

На кровати, вытянув поверх одеяла тонкие руки, дремлет мать Игоря. На стуле, около нее, термометр, бутылка с лекарством, крохотное блюдце с надрезанным лимоном.

Игорь, сидя у лампы, пытается решать задачи по алгебре, но мысли его все время возвращаются к отцу, и чем больше думает он о нем, тем враждебнее эти думы.

— Игорек, — слабым голосом зовет Людмила Павловна.

Он осторожно садится на ее постель, мягко кладет руку на одеяло.

— Больно, мама?

Она смотрит на сына широко открытыми бархатными глазами. Во взгляде ее и мужественное желание скрыть свои страдания, не огорчать сына, и любовь к нему, и боязнь за его будущее.

— Теперь лучше, — говорит она. — Я почти совсем здорова. Завтра встану. Давай поговорим, как взрослые. Ты уже все можешь понять… Я не хочу насильно удерживать тебя… У отца другая жена, но ты ведь любишь его… Если хочешь, живи с ним, а ко мне в гости будешь приходить. Ты не беспокойся… я сильная.

Дальше Игорь не может слушать. Все, что передумал, перечувствовал он за эти месяцы, сплелось сейчас в клокочущий клубок, залило нестерпимым жаром грудь, лицо, сдавило горло. Хотелось плакать, но слез не было.

Он припал к матери с такой страстностью, так судорожно, словно у него кто-то хотел отнять ее, и заговорил захлебываясь, успокаивая:

— Ничего… мама… Мы сами… Ничего…

Когда же через несколько минут он приподнял свое лицо, мать поразилась. Оно сразу стало старше, совсем взрослым, как у человека, преодолевшего очень тяжелую болезнь.

Заплакал во сне братишка. Игорь подошел, постоял тихо над ним. Спит. Снова сел рядом с матерью.

— Не бойся, мама, мы не пропадем, — сказал он спокойным голосом. — Я окончу семилетку, поступлю работать. Хорошо окончу, вот посмотришь! Мнет сегодня Костя Рамков, из девятого класса, говорит: «У тебя же сильная воля!» А потом Леня, наш секретарь, встретил и спрашивает: «Готовишься в комсомол?» У нас, знаешь, какие ребята в школе? А учитель истории, Сергей Иванович, дневник мой проверяет…

И они, прижавшись друг к другу, стали тихо говорить о том, как устроят теперь свою жизнь.

Анна Васильевна никак не могла уснуть. Уже давно умолкли шумы в доме, выключили соседи за стеной радио, а девушка все ворочалась на постели.

Чем могла она помочь Игорю? Что надо было предпринять? Она не имела права проходить посторонней наблюдательницей мимо жизни Игоря и спокойно смотреть, как он все более замыкается, уходит в себя от товарищей, от нее. Но что же делать? Что вообще понимала она, выросшая в очень дружной семье, не знавшей разлада, что понимала она в таких вопросах, какой встал перед нею сейчас?

Пойти к отцу Игоря? Но, скорее всего, он даже не захочет говорить с ней на эту тему. Встретиться со второй женой Афанасьева? А вдруг она выгонит или скажет: «Вы лезете в чужие дела».

«Нет, не чужие! Не чужие!» Она скажет и ему и ей: «Как можете вы так бессердечно относиться к детям, ломать их жизнь? Кто дал вам на это право? Ваша любовь? Но и в любви есть запреты! И разве общество не вправе сказать вам: „Нельзя. Нельзя, вы делаете преступление!“»

Нет, это все как-то не так… Они окажут: «Молоды вы учить нас». Что же делать?

Над кроватью, в темноте, тикали на стене отцовские часы, лунный луч проник через окно и осветил корешок пушкинского томика на этажерке. Что же делать?

Сегодня она была у Афанасьевых. Мать Игоря еще не возвратилась с работы. Игорь и обрадовался приходу учительницы, и застыдился: он с ложечки кормил братишку, измазал Петушку киселем нос и щеки, потому что кормя, заглядывал в лежащий на столе учебник физики.

В комнате был тот беспорядок разворошенного гнезда, что безжалостно рассказывал об отсутствии в доме мужской руки, о неумелых усилиях Игоря: вешалка держалась в углу на одном костыле, из-под криво постеленного на широкой кровати одеяла виднелась простыня, на стуле стояла кастрюля.

Рудина пробыла у Игоря с полчаса, не спросила его о главном, ради чего пришла, и он ей ничего не рассказал.

Она ушла ни с чем, очень недовольная собою. Надо было прямо сказать Игорю: «Мы знаем о твоем горе, но крепись, мы с тобой». Или к больному месту нельзя притрагиваться?

Анна Васильевна снова беспокойно заворочалась. Что же делать? Что делать?

Она уснула, так и не найдя пути, по твердо решив посоветоваться с товарищами и прежде всего с Кремлевым — его недавно избрали секретарем партийной организации школы.

Утром Рудина встала с головной болью, но полна решимости. В школу она пошла немного раньше начала своих уроков. Посмотрела расписание. Кремлев был на уроке.