Борис Изюмский - Небо остается...

Строили больницу, и прежде всего следовало разобраться в чертежах. Этим она и занялась. Но вскоре ее захлестнул поток обычных строительных забот.

Каменщики наседали:

— Машина с подсобниками не пришла…

Плотники приходили со сроим:

— Надо опалубку ставить…

— Доски не подвезли…

Некому было разгружать вагоны с кирпичом. Наводил свои строгости представитель пожарной инспекции. Звонил: из управления заказчик:

— Я форму два не подписал — у вас металлические балки не проолифены…

К вечеру гудели ноги, трещала голова, но все же было ощущение, что все обошлось без явного провала.

Дни побежали наперегонки. В первую же получку Лиля и Тарас купили себе валенки, полушубки, ушанки.

Среди строителей была бригада из уголовников. Странно, но к Лиле они отнеслись покровительственно. Однажды она остановилась перед трубами большого диаметра, не зная, как перелезть через них. Двое детин подхватили ее под локти, Перенесли и бережно поставили на землю.

При ее приближении тот, кто первый ее завидит, командовал:

— Заткнуть пасти!

Один громила, с квадратной — челюстью, огромными надбровными дугами, — его звали Дрюк, — не желая работать, — сел как-то на трубу и, сворачивая одну за другой козьи ножки, дымил. Лиля стала рядом с ним, сказала, ни к кому не обращаясь:

— Это ж надо: один сидит, а все за него как ишаки работают.

К Дрюку подошел коротыш.

— Захотел, чтоб хрящи поломали? — спросил он зловеще.

Остальные угрожающе придвинулись к Дрюку. Тот остервенело сплюнул и взял в руки кувалду:

— Ударники нашлись!

Тарас все более проявлял себя человеком грубым, лишенным деликатности. Еще студенткой Лиля самоуверенно надеялась «приподнять» его, приохотить к чтению художественной литературы, к театру, сделать «вполне интеллигентным». Она выискивала в нем хорошие качества: он не жаден, самолюбив, не бабник.

Но здесь, на Урале, Тарас чаще всего раскрывал худшие стороны своей натуры, и круг интересов его не выходил за пределы служебных. Он на каждом шагу разрушал чувства. О каких недомоганиях жены может идти речь, если надо сварить ему обед, выстирать ему рубашку? Его очень заботило: достаточно ли уважает жена главу семьи? Или считает себя умнее? Так он укажет ей место.

Тарас любил повитийствовать: вот он, без роду и племени, не смог в детстве получить хорошее образование, а она языки изучала, на фортепьянах играла, пока он вкалывал. Так почитай теперь мужа!

Тарас был в полном недоумении, почему Лиля бросилась собирать свой чемодан, когда он как-то в пылу ссоры крикнул:

— Знаем, чем вы занимались при немцах!

Правда, побежал тогда за ней на вокзал, просил прошения, притащил, домой ее чемодан. Ну, сорвалось с языка, мало ли что, не подумав, скажешь.

После таких сцен у Лили в душе оставались занозы. Сравнение с Максимом Ивановичем было для Тараса убийственным. Хотя по служебной лестнице шел напористо и уже был прорабом. Но во всем были удручающая приземленность, душевная глухота, хамовитость. Никогда ни одного цветка ей, ни одной конфеты — даже не подумает об этом. Никакого интереса к ее внутреннему миру.

— Может быть, посидишь дома? — спрашивал он. — Необязательно в начальницы лезть.

— Нет, полезу…

— Ну, гляди, только без урона.

Он имел в виду возможное ущемление интересов своей персоны.

И Лиля вставала ночью. Гладила, готовила, приносила воду через три двора, а когда сваливалась от усталости, слышала упрек:

— Чурбан ты бесчувственный…

Тарас, почти не осознавая этого, мстил Лиле за то, что она ему трудно досталась, что «из-за нее» вынужден был испытать неприятности. Он даже получал удовольствие от мысли: «В свое время натерпелся, пусть теперь помучается она».

«Почему Тарас так изменил отношение ко мне? — с горечью думала Лиля. — Может быть, прежде привлекала неиспорченность девчонки? Щекотало самолюбие, что она избрала именно его… Можно окончить два института и не быть интеллигентным человеком… Порвать, немедля порвать? Но это легче терпеливости. А если что-то еще изменится в нем…»

Родившегося сына Лиля назвала Володей. Тарас считал появление ребенка преждевременным и, может быть, поэтому был равнодушен к нему.

Елизавете самой понадобился развод, и она его оформила там, в Ростове.

Но, еще регистрируя брак с Тарасом, Лиля оставила свою девичью фамилию. «Это твое право», — хмуро сказал он тогда. Однако когда Лиля начала настаивать на том, чтобы и сын был Новожиловым, Тарас воспротивился.

— Я тебя очень прошу, — говорила Лиля. — Понимаешь, очень. Мне так хочется сохранить фамилию отца.

Она почти никогда ни о чем не просила Тараса. Через силу он в конце концов согласился.

В первый же месяц ребенок заболел дизентерией, истошно плакал несколько суток. Врачи приговорили младенца к смерти. Часами носила Лиля его по комнате. Совсем измотавшись, попросила однажды ночью Тараса взять, хотя бы ненадолго, сына на руки. Он закричал с негодованием:

— Хороша мать! — и укрылся с головой.

Наутро Лиля, чувствуя, что силы ее иссякают, срочно протелеграфировала Клавдии Евгеньевне, послала ей деньги на самолет, и та немедленно прилетела. Они вместе выходили ребенка.

…У Вовки мохнатые ресницы, поэтому Лиля прозвала его Шмельком. Было величайшим наслаждением кормить его грудью. «Теперь я счастлива навсегда», — думала она в такие минуты. Этот маленький, ненасытный обжора никогда по собственной воле не отказывался от груди, буквально прилипал к чей.

Лиля кормила Вовку полтора года, мальчишка рос крепеньким.

На исходе четвертого года их перевели в областной город, где Тарас стал начальником стройуправления, а Лиля, до этого пройдя ступени прорабства, инженера производственно-технического отдела, попала в Промстройтрест.

Шмелек рос славным парнишкой. Он рано стал говорить, не шепелявил, не картавил, вот только слово «для» произносил как «дра»:

Дра меня…

Года в три, недовольный тем, что мать не пустила его гулять, Шмелек бросился на пол и, тарабаня каблуками, начал орать, при этом глаза его оставались сухими и злыми… Лиля сделала вид, что с интересом углубилась в чтение книги. Мальчишка побушевал, потом ему, вероятно, стало скучно, и он начал что-то строить из кубиков.

В другой раз Шмелек испробовал «требование кривлянием».

— Скажи нормальным голосом, не канючь, — внушала Лиля, — если можно — сделаю. Ты же меня знаешь.

Да, он ее знал — у мамы слово твердое.

Вот с бабушкой, когда она бывала у них, все его номера проходили легко, но лишь до возвращения с работы мамы. Как-то Шмелек надерзил бабушке. Мать дала ему подзатыльник.

От неожиданности мальчишка закричал со слезами обиды: