Борис Изюмский - Небо остается...

— Я недавно прочитал стихи, — задумчиво произнес он:

«Что за настроение?» — с тревогой посмотрел на него Васильцов.

За те два года, что Максим Иванович не видел своего учителя, Костромин словно бы подсох, почти белыми стали его короткие усы. Сейчас, произнося хрипловатым голосом стихи, он посматривал на Васильцова с ласковым, внимательным прищуром.

Костромин, конечно, не знал, о чем говорил когда-то до партсобрания Максим Иванович с Борщевым, но знал, что Васильцов не изменил себе, потому и принял двойное лихо, и это наполняло сердце Константина Прокопьевича благодарностью и нежностью. Он не умел открыто проявлять свои чувства, всегда был сдержан в них. Но по тому, как, положив руку на локоть Васильцова, повторял задумчиво: «И с незапятнанной душой», Максим Иванович безошибочно понял, как относится к нему его учитель, что хотел сказать этими словами и о чем думает сейчас.

— Константин Прокопьевич, а не тянет вас на Дон? — спросил он.

— Тянет, — признался Костромин и погрустнел, и Серафима зовет… Но нам хорошо там, где хорошо работается… А впрочем, я, может быть, и приеду на Дон помирать.

— Не хочу дожить до этого…

— Да я и не стану торопиться, — улыбнулся Константин Прокопьевич.

Работа в университете целиком захватила Васильцова. Даже получение новой квартиры не отвлекло его надолго, справился за два дня: купил и привез самую необходимую обстановку, хозяйственную утварь.

Как-то Максим Иванович встретил на улице Рукасова: он облысел, отрастил рыжеватые бачки. Увидя Васильцова, вскрикнул:

— Привет, коллега! — протянул руку, но Максим Иванович сделал вид, что не заметил ее. Генку это нисколько не смутило.

— А нашего шефа-ортодокса кондрашка разбил, по-научному — инсульт, — сообщил он, имея в виду Борщева. — Скажи по секрету: какой гонорар ты получил за свою последнюю книгу?

— Вполне достаточный, — сухо ответил Максим Иванович.

— И все же признайся, — продолжал Рукасов, — глупо ты держал себя тогда. Разве лбом стену прошибешь? Надо соблюдать стратегию и тактику. Это элементарно… А что ты меня в ту пору обозвал, так чего в запальчивости не скажешь!

— Я могу сейчас все повторить…

К кому Васильцов с удовольствием пошел, так это к Макару Подгорному — он преподавал в институте сельхозмашиностроения.

Узнав о том, как прошла у Васильцова защита, Макар по-медвежьи обнял его, извлек откуда-то бутылку водки:

— Такое надо обмыть! Всенепременно! — Он нарезал сыр, открыл банку с консервами. — Жаль, Фаина на работе… Это и для нее праздник.

И потом, пока они сидели за столом, все повторял убежденно и радостно:

— Есть правда, сталинградец, есть…

Лиля вышла на балкон. Сколько воспоминаний связано у нее с ним.

Внизу густо текла людская толпа — в футболках, разлетайках, сандалетах, — неся шоколадный загар и громкую речь. Будто никогда здесь не было фашистов, убийств, измывательства.

Улетала ввысь связка цветных шаров. Пахло разогретым асфальтом.

Лиле захотелось влиться в толпу.

Взяв за руку Вовку, она миновала в коридоре знаменитый стол и спустилась по лестнице. По-прежнему в витрине гастронома хороводили три розовых муляжных поросенка. Там, где когда-то предприимчивые дамы открыли кафе «только для немецких офицеров», теперь был магазин детских игрушек, и на флюгере безмятежно катался Буратино. Разноцветные афиши облепили круглые тумбы. На шпиле рыбного магазина резвился морской конек. Подремывали мудрые белокаменные львы у здания банка.

Потом, возвратившись назад, они пошли по Ворошиловскому проспекту, и Лиля замедлила шаг у дома, где работала официанткой. Интересно, как сложились судьбы Кати, Нельки, повара Жоржа, околела ли Бригитта?

На доме, у стены которого расстреляли директора их школы, висела мемориальная доска. Лиля рассказала Вовке об Илье Фадеевиче, о Севке, и мальчишка притих, посерьезнел. Все же мало она им занималась: приезжала домой на месяц зимой, на два летом. Что сумела привить? Правдивость, бесстрашие, исполнительность. Чтобы никого в школе не отталкивал локтями, бросался на защиту, если обижали слабого. Но как многое предстоит еще выкристаллизовать в его характере. Вот защитит она диссертацию и займется по-настоящему, только бы не опоздать.

…Они пошли на новую набережную, долго глядели на бег Дона от Цимлянского моря к Азовскому. На другом берегу Задонье в зеленом наряде охраняло этот бег. Возвращались они к центру города мимо рынка, и Лиля поразилась обилию привоза с Кавказа, Кубани, Ставрополья, даров самого Дона. Лоснились золотисто-коричневые рыбы, жареными семечками пахли ведра с подсолнечным маслом, желтели тыквы в пол-обхвата, фиолетово поблескивали баклажаны.

И как всегда — шум, многоголосье. Стекольщики резали алмазом, с хрустом надламывали стекло; предлагали свои услуги тачечники и возчики-драгеля.

Звенели трамваи, резво пробегая мимо рынка, выбивали пыль из-под шпал.

Лиля купила сыну огромную янтарно-сочную грушу, вымыла ее газированной водой, и Шмелек, уплетая, спросил:

— Мама, можно нам остаться в Ростове навсегда?

Вечером Лиля позвонила домой к Инке. Все эти годы подруги переписывались, и. Лиля знала, что Инка работает в проектной организации, муж ее преподает начерталку в университете и у них четырехлетние девочки-двойняшки. Инка была у нее как-то в Москве, в аспирантском общежитии, и они вместе ходили в Большой театр.

Услышав голос Лили, Инка возликовала и стала звать подругу прийти к ней немедля. Но Лиле не хотелось оставлять маму и Шмелька. Договорилась, что завтра, в воскресенье, прихватив своих ребят, они отправятся на пляж.

…Встретились у паромной переправы. Девчонки так походили друг на друга, что Лиля подивилась:

— Как ты их различаешь?

Инка расхохоталась:

— Открою секрет фирмы… У Софочки на мочке правого уха родинка, а у Беллы глаза немного темнее.

Пораженный Шмелек только хлопал мохнатыми ресницами.

Они выбрали на левом берегу реки место под красным грибком и разделись. На Инке — узкая полоска бюстгальтера и трехцветные трусики. Лиля — в оранжевом купальном костюме.

Припекало солнце, серебрился Дон, поплавками качались на нем бакланы. Проплыла длинная просмоленная баржа с песком, послала берегу тихий шелест волны.

Дети пошли к воде, и Лиля сказала сыну вслед:

— Девочки под твою ответственность.

— Не беспокойся, мама, — солидно заверил Вовка и взял за руку ту, что с родинкой на ухе.

— Рыцарь, — громко рассмеялась Инка, — Ну, как Тарас не-Бульба? — уже понизив голос, спросила она.