Петр Капица - Когда исчезает страх

Всё же самой свирепой в бараке была рябая помощница блоковой — Манефа Дубок. Где-то под Ломжей она попалась на скупке краденого немецкого обмундирования и была осуждена на четыре года концентрационных лагерей. Надеясь сократить срок заключения, Манефа выслуживалась перед гитлеровцами и больше всех распускала руки. Кулаки у нее были костлявые и тяжелые. Била она по лицу и в грудь, да так, что рослые женщины не могли удержаться на ногах. В бараке с первых дней ее возненавидели и прозвали Лошадью.

Манефа шпионила за всеми и только перед фельдшерицей Тасей Шеремет она почему-то заискивала и даже обращалась к ней на «вы». Ирина не могла понять: чем вызвано такое подобострастие? Позже стало ясно: Лошадь боялась заболеть и попасть в ревир — лагерную больницу. Заболевшие блоковые не имели преимуществ, их ждала участь обычных заключенных. Манефа надеялась, что «докторша» сумеет ее вылечить в бараке и спасти от ревира.

Когда кончился карантин, заключенных расписали по командам и стали посылать на тяжелые работы: сгружать с железнодорожных платформ металлический лом, привозимый с полей войны, и разбирать его для плавки: сталь и чугун стаскивать в кучи, алюминий и латунь укладывать в ящики.

В течение дня полагался только один перерыв — на обед. В остальное время не разрешалось ни присесть, ни разогнуться, ни поговорить с соседками.

В лагерь женщины возвращались едва волоча ноги. Вечерний аппель длился долго. Лагерницы с трудом выстаивали на плацу. У всех в голове была одна мысль: скорей бы дотащиться до нар, упасть на жесткий матрац и хоть на несколько часов забыться.

От такой жизни можно было превратиться в презираемых «смукштуков» — существ неопределенного возраста, потерявших человеческий облик. «Смукштуков» узнавали по шаркающей походке, неопрятному виду и блуждающему взгляду. «Смукштуки» готовы были накинуться на любую еду, вылизывать миски, выпрашивать огрызки, подбирать кухонные отбросы. На них уже не действовали ни побои, ни ругань.

«Довольно приглядываться, пора начинать, — решила Ирина. — Для начал надо хотя бы обезвредить Манефу».

Большинцова посоветовалась с Надей Еваргиной и Тасей Шеремет, кого можно бы выдвинуть в помощницы блоковой вместо Лошади. Подруги назвали Нюру Сегалович. Она до войны преподавала в десятилетке немецкий язык и была женой пограничника.

Они втроем тут же договорились, как будут действовать.

По общему уговору «ротармейки» стали делать вид, что Манефа путано и неверно передает приказания «ауфзерок» и капо. Немки злились на Лошадь за бестолковщину и вынуждены были обращаться к Сегалович. Та, словно передавая нечто новое, в сущности дублировала перевод Манефы, но русские обрадованно кивали головами: наконец-то все стало понятным.

Манефа Дубок сперва недоумевала: что такое происходит? Потом сообразила: у «ротармеек» сговор, подкоп под нее! При надзирательницах она накинулась на Сегалович:

— Ах ты паскуда! Кто научил обманывать?

Ударив Сегалович по лицу, взбеленившаяся Лошадь стала кричать:

— У них сговор! Она говорит то же самое, что и я. Вот спросите у докторши… докторша не даст соврать.

— Я тоже не всегда понимаю помощницу блоковой, — сказала Шеремет.

Манефа была потрясена: она надеялась, что «докторша» ее поддержит, и вдруг такое коварство!

— Ну погоди, змея, — пригрозила Дубок. — Теперь ты раньше меня попадешь в ревир.

Надо было выжить Лошадь из барака. За это взялась Дуся Колпакова. Она подговорила своих девчат, и те чуть ли не каждую ночь то насыпали Манефе в постель угольную гарь, то склеивали смолой волосы, то наливали в башмаки воды.

Почти каждое утро слышалась хриплая ругань Лошади.

— Убью, если поймаю! — вопила она.

Иногда Манефа ревела от злости, но немкам не жаловалась. Она чувствовала, что против нее действует не один человек, а сплоченная группа, и боялась более злой проделки.

Как-то ночью «ротармейки» проснулись от крика:

— О боже мой! Что сделали проклятые! Ой, глазыньки! Ой, ничего не вижу…

Все женщины притворились спящими: никто, кроме Хильды Циппман, не поднялся. Блоковая зажгла свет и, растолкав кого-то из девчат, послала за Шеремет.

Ирина приподнялась на своих нарах и увидела растрепанную Манефу, которая, как слепая, брела по проходу и причитала:

— Ой, глазыньки… Ой, мои ясные… Докторша! Да Где же она, докторша?..

— Что с вами? — спросила Шеремет.

— Ой, милая! Я не спала… поймать хотела проклятых. Одну за руку успела схватить, а она мне в глаза… Ой, не могу, режет как стеклом!

По рябому лицу Манефы текли черные слезы. Глаза ее были засыпаны толченой угольной гарью. Шеремет с трудом прочистила и промыла их.

Хильда стала допытываться у Манефы: кто это сделал?

— Не знаю… не знаю! — вдруг заголосила Лошадь. — Что они, проклятые, со мной делают! Сами в бункере сдохнут и людей за собой тянут.

— А вы с другими человечней обращайтесь, — посоветовала ей Шеремет, — тогда и вас никто не тронет.

— Я им кости еще переломаю! — пообещала Лошадь.

— Ну, тогда пеняйте на себя и на помощь не рассчитывайте, — вспылила «докторша».

Все ждали, что на утреннем аппеле начнутся допросы и побои, но день прошел спокойно. Манефа больше не кричала и не дралась. Сгорбленной и какой-то пришибленной ходила она за «ауфзеркой». Веки у нее были красные и опухшие.

Дежурная уборщица, оставшаяся в бараке, слышала, как Лошадь уговаривала Хильду Циппман устроить ее в санпропускник.

— Я вам буду отдавать все, что достану у новеньких, — клялась она. — А эти комиссарки не дадут мне житья, отравят или придушат.

Хильду Циппман уголовницы называли Маркитанткой. В дни, когда к лагерю пригоняли новую партию заключенных, она проникала за ворота и перед пропускником торговала водой, хлебом. Голодные, изнывавшие от жажды женщины за глоток воды или сухарь отдавали припрятанные кольца, брошки, серьги.

Золотом Хильда подкупала не только охранников, пропускавших за ворота, но и нужных ей «ауфзерок». Ей, видимо, понадобилась помощница и в санпропускнике, потому что на другой день она сбегала в канцелярию и добилась перевода Манефы Дубок в банщицы.

Новой помощницей блоковой назначили Нюру Сегалович. При ней кончились крики и зуботычины.

Эта небольшая победа воодушевила Большинцову, Еваргину и Шеремет. Соблюдая конспирацию, они начали осторожно создавать небольшие группы, которые подчинялись «Кате». «Катей» они называли свою тройку. Чтобы все думали: где-то в лагере есть отчаянная женщина, взявшаяся руководить узницами.

В субботу пронесся слух: будет генеральный осмотр. Блоковые заставили мыть в бараках полы, привести в порядок постели и одежду.