Петр Капица - Когда исчезает страх

— Вроде знавал такого. Храбрый, красивый человек был.

Начальник аэродрома озабоченно потер свою бурую от загара щеку:

— Ну что ж, придется, видно, мне над тобой шефство брать. Но смотри — чтоб ни одной слезинки. Не перевариваю сырости. Будешь реветь — выгоню.

Ирина, под присмотром Лаврова, стала работать мотористом аэроклуба. Ей доверили жизнь капризного механизма, который нужно было внимательно выслушивать, перетирать, смазывать, любить. Она столько времени уделяла мотору и так ухаживала за ним, что, когда машина уходила в воздух, ей становилось тоскливо. Почему не она летает на этом самолете, а кто-то другой?

Лавров заметил, как девушка с завистью и обидой, смотрит вслед улетавшим самолетам. Однажды он подошел к ней и сердито сказал:

— Чего надулась? Небось подлетнуть хочешь? Садись в самолет — прокачу.

С этого дня Ирина часто бывала в воздухе. Лавров по-своему обучал ее. Он не признавал ни программ, ни педагогических ухищрений. Он учил ее так же, как учили его двадцать лет назад. Если Ирина делала не то, что нужно было свирепому учителю, то переговорная трубка доносила невероятную брань. Лавров не оборачиваясь выкрикивал в рупор ругательства и клялся, что больше никогда не возьмет ее с собой. Но стоило Ирине удачно выровнять машину, как переговорная трубка начинала уже довольно рокотать:

— Пр-равильно! Теперь левый вираж… Ай да Большинцова! Не девка, а всем парням парень.

И вот наступило четвертое июля. Ирина почти бежит по росистой траве, боясь отстать от широко шагающего озабоченного Лаврова. Запах ромашек перемешивается с запахом бензина. Небо голубое и недвижимое.

Закусив губу, девушка садится в переднюю кабину, чтобы самой вести машину в воздух. Сегодня с ней никого не будет. Лавров машет кургузым пальцем перед самым ее носом:

— Ну-у смотри, если чего нарушишь, лучше на землю не спускайся! Ориентируйся, говорю.

Завертелся пропеллер. От радости Ирина дала такой сильный газ, что мотор залило. Самолет, пробежав несколько метров, вдруг заглох.

Ирина виновато оглянулась. Увидев свирепо машущего руками бегущего к ней Лаврова, она от испуга дала самый невероятный газ… Машина, взревев, почти без разбега ринулась вверх.

Уже с воздуха Ирина увидела своего учителя с поднятыми кулаками и мотористов, радостно махавших ей шапками.

Самоуверенные летчики не раз пытались ухаживать за ней, но Ирина держалась с ними строго. Она ждала не пошловатых заигрываний и приставаний, а большой, неизведанной любви.

Порой девушку охватывала смутная тоска и тревога оттого, что у нее не было близкого друга. «Надо жить полной, настоящей жизнью, — записала она в памятке. — Мыслить, бороться, ненавидеть и обязательно кого-нибудь любить». Но у нее все складывалось не так, как хотелось. Она не встречала ни парней, ни девчат, которым бы могла полностью довериться и раскрыть душу. Жизнь с Калерией Венедиктовной и — нечуткость Васи Конкина приучили ее к недоверчивости и скрытности.

Кочеванова Ирина первый раз увидела в райкоме. От него исходила такая захватывающая и привлекающая к себе энергия, что ей невольно захотелось побыть подольше с ним. Особенно поразили Ирину его голубовато-серые, искрящиеся смешинками глаза и удивительно белые зубы, такие ровные, что на них без конца хотелось смотреть.

Кирилл не замечал ее взглядов, он относился к ней почти так же, как к парням, разве только с меньшей серьезностью. Выслушивая ее стремительную скороговорку о делах на аэродроме, он неожиданно прерывал ее:

— Стоп, пулемет! Отпустить гашетку. Ирочка, нельзя ли короткими очередями?

А когда она заканчивала докладывать, качал головой и, сверкнув зубами, говорил:

— Ну и болтушка!

Он не знал, что девушка умышленно затягивает разговоры.

Став самостоятельной, Ирина рассталась с бабкой Машей и Торопыгой из-за Калерии Венедиктовны, — она переехала жить во вновь построенный дом. Ей дали комнату на мансарде, в окне которой виднелись лишь крыши да фабричные трубы.

Дом походил на букву «П» — два длинных корпуса были соединены в одном конце коротким. Из окна своей комнаты Ирина могла рассмотреть, что делается в окнах другой части дома, так как дворик был узким.

Однажды в одном из окон, тоже выходивших на крышу, Ирина увидела ноги, колыхавшиеся в воздухе. Кто-то там на мансарде ходил на руках и занимался гимнастикой. Лица ей не удалось разглядеть.

«Акробат, видно, живет», — решила она.

И только летом Ирина опознала парня, который жил против нее. В воскресенье он разостлал на крыше тюфячок, улегся и стал загорать. Это был Кирилл Кочеванов. Ирина обрадовалась, ей хотелось крикнуть ему: «Ты тут от труб закоптишься, поедем лучше на взморье!» Но она не решилась. «Еще покажется, что я навязываюсь. Пусть лучше не знает, что я — его соседка, так интересней».

И вот теперь в спортивном лагере ей было тоскливо без Кирилла и ничего не хотелось делать.

«Неужели я всерьез? — размышляла она. — Нет, чепуха, просто привыкла. А он, противный, не мог сказать, поехали бы вместе. Ну что мне тут одной? Друзей особых не предвидится. Ян? Какой он друг?..»

Ирине не нравились такие развязные и самоуверенные парни, как Ширвис. Яну не хватало простоты, чувства справедливости и обычной человеческой доброты. Он всегда стремился оригинальничать: удивлять неожиданными словами и поступками, ни с кем при этом не считаясь.

«Нет, — мотнула девушка головой, — не подойдет».

Ирине вдруг почудилось, что за ней кто-то наблюдает. Повинуясь безотчетному чувству, она обернулась и увидела Кирилла, стоявшего на дорожке с чемоданом.

«Не убежал, вернулся!» — обрадовалась она и крикнула:

— Кирилл, что же ты? Скорей переодевайся, я жду!

— Меня ли? — спросил он.

— Тебя, и очень. Только не воображай, пожалуйста. Просто мне скучно одной бегать к озеру.

Утром, когда Кирилл с Ириной готовились к кроссу, к ним неожиданно подошла Зося Кальварская и спросила:

— Вы ничего не имеете против, если я побегу рядом? Только по лесу…

— А вы нам не помешаете, — сказала Ирина. — Мы не та пара, в которой третий лишний.

— Вы так уверены в себе? — не могла не съязвить Кальварская.

— Нет. Просто я не привыкла, как некоторые, всюду заводить поклонников, меня больше устраивают товарищи.

Кальварская смолчала. Не в ее интересах было ссориться с Ириной.

Вчера вечером Гарибан, как обычно, позвал ее к себе в кабинет, закрыл дверь и сказал:

— В течение нескольких лет я стараюсь вывести тебя в первый десяток лучших бегунов. Добивался этого не только твоими талантами, но и разными тактическими ухищрениями. Иногда не очень благовидными. Пока мне удавалось обезвреживать опасных конкуренток в черте нашего города и создать тебе славу непобедимой. Но вот вновь всплыла Большинцова. На прикидке она показала лучшее время в сезоне. Может произойти то же, что было три года назад.