Ян Винецкий - Отчий дом

— Вам, капитан, следовало бы служить в жандармском управлении. Вы сделали бы там карьеру!

Сегеркранц отшатнулся, как от удара. Петр Николаевич вышел, хлопнув дверью.

«Хорошо, что никто не слышал, — вздохнул Сегеркранц. — Но каков хам!.. Жаль, что в наше время нет дуэлей!»

Впрочем, Сегеркранц тут же поймал себя на мысли, что на дуэль с поручиком Нестеровым он, пожалуй, не отважился бы…

Во Владивостокской публичной библиотеке Петр Николаевич разыскал две удивительные книжки. Первая была написана мало известным автором, калужским учителем Циолковским (об этом рассказал ему библиотекарь) и называлась «Грезы о земле и небе». Вторая — «О парении птиц» — принадлежала перу московского профессора Жуковского.

Удивительно! Если «Грезы о земле и небе» поразили Петра Николаевича смелостью и красотой мечты о межпланетных путешествиях, которые со временем будет совершать человек, то книга «О парении птиц» захватила его наблюдательностью автора, глубиной и точностью инженерных расчетов.

«Да, профессор Жуковский прав, — думал Петр Николаевич, — головокружительный полет птицы и робкие полеты людей на первых, очень примитивных аэропланах подчинены одним и тем же законам механики, законам аэродинамики. Но как свободна, как чарующе красива и ловка в воздухе птица и до чего неуклюж и неловок еще в полете человек!..»

В эти дни созрела у Петра Николаевича мысль сконструировать самому аэроплан. Он видел уже его очертания, долгими вечерами производил расчеты. «Полетать бы самому… Тогда многое, что сейчас непонятно, стало бы ясным… Но что поделаешь с начальством: моим рапортом заняться недосуг, а читать доносы Сегеркранца изволит в любое время. И все же чую душой, быть мне летчиком. Быть!.. Не здесь, не в артиллерии призвание мое…»

Невыразимо радостно было предаваться любимой мечте, но артиллерийская служба требовала много внимания к себе, много сил. И никогда не позволил бы Петр Николаевич забросить батарею, оставить заботы о солдатах только потому, что возмечтал он об иной службе. Нет, он был честным, дисциплинированным офицером, хоть и возвел его командир бригады в ранг «нарушителя воинской дисциплины».

Петр Николаевич до мельчайших подробностей разрабатывал планы ежедневных учений, помнил ошибки каждого солдата батареи, знал, кто способен на подвиг, а за кем нужен недремный глаз командира.

Так незаметно подошло владивостокское лето, изобиловавшее частыми переменами: то стоит томительный африканский зной, то с Тихого океана набегут тучи, и сначала над Русским островом, затем над городом зашумит настоящий тропический ливень.

Девятая Восточносибирская артиллерийская бригада готовилась к инспекторскому смотру. Петр Николаевич, с горячностью сетуя на «сумасшедшее лето», не упускал ни одного погожего дня, чтобы не повторить с фейерверкерами и солдатами пройденный материал. Он не скрывал от солдат сложности предстоящих испытаний: боевая стрельба на дальние дистанции по закрытым целям требовала сноровки и отменной выдержки.

— И все-таки мы одолеем трудности, ребята! — говорил он, улыбаясь. — Да и то сказать: какой интерес в легком, не стоящем серьезных усилий деле? Никакого интереса! Орлы не ловят мух, не так ли? И вот вам мой совет, ребята: перед трудным никогда не сгибайся. К легкому не привыкай — сделаешься ленивым и безвольным. Сумей полюбить трудное, полюбить борьбу с ним, и тогда ты познаешь радость победы, тогда ты любой трудности смело и весело глянешь в лицо и скажешь: «Врешь, страшилище! Не ты меня, а я тебя одолею!»

— Верно, ваше благородие!

— Деды наши говорили: полюбишь труд — будешь сыт и обут, побежишь от труда, — оседлает тебя беда! — отвечали батарейцы.

Наконец, наступил последний день перед инспекторской стрельбой. Петр Николаевич с чувством удовлетворения наблюдал за тем, как фейерверкеры занимались с солдатами.

В это время в соседней батарее творилось что-то странное. Капитан Сегеркранц бегал взад и вперед, поминутно кричал:

— Ба-атаре-ея к бою… то-овсь!

И почти следом, с гневными, угрожающими нотами в голосе пел:

— А-ат-ста-авить!

Номера, словно угорелые, уже в который раз бросались к орудиям и тут же возвращались к исходному положению. Фейерверкеры, подражая командиру батареи, громко бранили вконец издерганных солдат.

Петр Николаевич услышал, как Олейник возмущенно бросил:

— Ну и настреляют они ему завтра!

— Не приведи господь с таким службу нести!.. — отозвался кто-то.

Сегеркранц подбежал к пожилому канониру, испуганно таращившему глаза и вытянувшемуся «в струнку».

— Ты-ы, с-старая водовозная кляча, собачий обглодок! Почему медленно исполняешь команду?

— Никак нет, ваше высокоблагородие…

— Ба-алван! — побагровел Сегеркранц. — Так ты еще возражать? Воз-ра-ажать?!

Он сразмаху ударил канонира по щеке, потом стал бешено сыпать удары. Из носа и губ рядового показалась кровь…

Солдаты нестеровской батареи уже не слушали фейерверкеров, а с тоской и гневом в глазах глядели на соседнюю батарею.

Петр Николаевич вдруг почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Весь кипя и негодуя, он громко скомандовал:

— Смирно!

В голове тревожно теснились мысли: «Что сказать мне им? Что Сегеркранц негодяй и не достоин людского уважения? Они сами отлично знают это…»

— Вот что, ребята, — проговорил Петр Николаевич, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия. — Если мы за весь год ничему не научились, то ничего не сможем сделать и за один день перед инспекторской стрельбой. Разрешаю отдыхать!

Солдаты повеселели, фельдфебель строем повел их в казарму.

В тот же день, узнав от Сегеркранца о «проступке» Нестерова, генерал вызвал Петра Николаевича и потребовал от него письменного объяснения. Через час в штабе уже висел приказ, в котором командир бригады объявлял выговор «поручику Нестерову за нарушение дисциплины, выразившееся в невыполнении приказа по бригаде о подготовке батареи к боевой инспекторской стрельбе».

Наутро бригада выехала на полигон. Петр Николаевич хмурился, часто вздыхал. Выговор, объявленный ему в приказе, выговор несправедливый, камнем лежал на сердце. Он обернулся, оглядел свою батарею. Лица солдат были уверенные, веселые. В этих простых русских людях, отзывчивых, верных, мужественных, находил Петр Николаевич моральную опору, черпал силы. Вот и теперь, приглядевшись к солдатам, Петр Николаевич стал собраннее, увереннее ступал по земле.

Инспектирующий, дородный полковник генерального штаба, выехал на гнедом высоком жеребце на середину фронта бригады и громко объявил:

— Именем Его императорского величества инспекторские стрельбы Девятой Восточносибирской артиллерийской бригады считаю открытыми. Господа офицеры! Солдаты! Сегодня вы держите экзамен готовности умело сражаться за веру, царя и отечество. Честь имею! — он козырнул и, красиво вздыбив коня, отъехал в сторону.