Ян Винецкий - Отчий дом

— Пе-ер-вая батарея-а!.. — запел командир бригады. — На огневую позицию-ю!

Нестеров быстро развернул батарею. Орудийные номера действовали быстро и слаженно. Командир батареи заметил, что под колесами был сыпучий грунт. «Плохо! — подумал Петр Николаевич. — Это может отразиться на результатах стрельбы». Он приказал принести маты и подложить их под колеса. Потом распорядился вырыть углубления для более прочного упора сошников и вложить в них деревянные брусы.

Солдаты старались изо всех сил. Все волновались. Петр Николаевич поднял бинокль, поднес его к глазам, быстро определил расстояние до цели и подал предварительную команду. Наводчики установили данные на прицеле, остальные номера застыли в боевой готовности.

— Огонь! — скомандовал Нестеров, крепко сжимая бинокль.

— Выстрел! — как эхо отозвались наводчики.

Орудия протяжно ухнули и откатились. От сотрясения воздуха дрогнули высокие сосны. А далеко впереди взметнулись вихри земли и черного дыма.

Не отрывая глаз от бинокля, Петр Николаевич произнес весело, как-то совсем по-мальчишечьи:

— Отменно, ребятки! Отменно!

По телефону инспектирующему доложили, что все цели поражены. Как и следовало ожидать, батарея Сегеркранца стреляла прескверно. Инспектирующий предложил командиру бригады «отметить поручика Нестерова», но генерал даже не отменил выговора.

Командир бригады пригласил к себе председателя суда общества офицеров. Сегеркранц вошел и, призвякнув шпорами, замер в почтительном ожидании.

— Как вы думаете, капитан, следует ли мне удовлетворить рапорт этого сумасброда Нестерова? — спросил генерал.

— О чем просит он в своем рапорте, ваше превосходительство? — осторожно осведомился Сегеркранц.

— Представьте, добивается перевода в школу летчиков. Право, сумасброд!

— Ха-ха! — с сарказмом хохотнул Сегеркранц. — Этот честолюбец хочет, чтобы о нем писали в газетах, как о герое Блерио!

— Я думаю, капитан, не воспользоваться ли нам сим обстоятельством? Нестеров не внушает мне ни малейшего доверия. Вспомните, ведь он прибыл к нам из Петербурга после той самой смуты, которая до сих пор еще не улеглась.

— Да, ваше превосходительство, революция посеяла в нем свое вредоносное семя. Плакатик, который ваше превосходительство соизволили приказать убрать, до сих пор висит в квартире поручика.

— Неслыханная дерзость! — бросил генерал. У него задрожала роскошная его борода.

Сегеркранц перевел дух.

— Мне кажется, ваше превосходительство, удовлетворить домогательства Нестерова означало бы незаслуженную честь для него. Разумеется, и оставлять его в бригаде тоже нежелательно.

— Как же с ним поступить? — спросил генерал, озадаченный вкрадчивым тоном Сегеркранца.

— Очень просто. Он рвется летать, — пусть повисит несколько лет на этой… хе-хе… воздушной колбасе. Там все его бредни улетучатся! Да и мы избавимся от этого беспокойного духа, ваше превосходительство.

— Беспокойный дух… Неистовый! — проворчал генерал и позвонил.

Вошел дежурный по штабу.

— Позовите поручика Нестерова.

Через несколько минут Петр Николаевич доложил о своем прибытии, спокойно глядя генералу в глаза.

— Я рассмотрел ваш рапорт, поручик, и определил ходатайствовать о прикомандировании вас к крепостной воздухоплавательной роте.

Петр Николаевич заметил, каким злорадным светом зажглись глаза капитана Сегеркранца, стоявшего слева от командира бригады.

— Вы довольны? — спросил генерал, и в тоне его Петр Николаевич уловил откровенную издевку.

«Вы хотите, чтобы я поморщился, как от горькой пилюли? Ошибаетесь, господа!» — сдерживая приступ раздражения, подумал он и ответил:

— Благодарю, ваше превосходительство. Мне только жаль расставаться с солдатами моей батареи. Превосходный народ!

— А с нами расставаться не жаль? — спросил вдруг Сегеркранц. — Как говорится, была без радости любовь, разлука будет без печали?

Петр Николаевич, даже не поглядев в сторону Сегеркранца, спросил генерала:

— Разрешите быть свободным?

— …От праздных вопросов, хотите вы сказать? — засмеялся генерал. — У вас острый язык, поручик. Он не доведет вас до добра. Ну, бог с вами. Ступайте!

Петр Николаевич откозырял, звякнул шпорами и вышел, приметив во взгляде Сегеркранца нескрываемую злобу.

«Они все ненавидят меня, — горестно думал Петр Николаевич. — Командир бригады намеренно затрудняет мне доступ в авиационную школу…»

Недавно Петр Николаевич послал в Петербург первый проект своего аэроплана. Это был моноплан с двумя стабилизаторами, находившимися спереди и позади крыльев.

О, как дорожил он первой своей конструкцией и как боялся за нее! Никогда не видеть аэроплана, да что аэроплана! — даже летчика, если не считать фотографии в «Огоньке» известных русских авиаторов Ефимова, Мациевича и Попова, не иметь никакого отношения к авиации и предложить Научно-техническому обществу проект аэроплана своей конструкции. Смешно, не правда ли? Но Петр Николаевич, увлекшись, отдал немало труда изучению авиации. Путеводными звездами были для него два великих русских имени — Жуковский и Циолковский. Им тоже могли бросить упрек: «Вы никогда не летали даже на бычьем пузыре, чего же вы беретесь толковать об аэропланах и даже о полетах в межпланетных пространствах!»

Нет, нынче пионеры не только те, кто летает, рискуя жизнью, но и те, кто создает теорию полета, кто ищет пути в необозримом воздушном океане, самом бурном и неизведанном.

Такими, примерно, мыслями был занят Петр Николаевич, когда ему открыла дверь Наденька.

— Помянешь мое слово, Петрусь, дочка наша будет музыкантшей! Когда я играю, она молчит, слушает, уставясь в потолок глазенками, а кончу — слезы, крик, возмущение.

Петр Николаевич снял фуражку и приник лицом к дрожащему от смеха розовому животу Маргаритки — ее назвали так в честь бабушки Маргариты Викторовны.

— Плавно сдавай! — громко прозвучала команда. Раздался скрип лебедки, и привязной воздушный шар стал подниматься в небо.

Петр Николаевич стоял в гондоле, с волнением озирая открывавшиеся просторы. Это был его последний подъем во владивостокское небо: предстоял отъезд в Россию, и кто знает, какие изменения могут произойти за время его трехмесячного отпуска.

Открывался чудесный вид на бухту Золотой Рог и Амурский залив с его мысами и островами, прикрывающими выход в море. Вон Чуркин мыс, сад «Гайдамак» в высоченных липах и вязах, Китайская улица, памятник адмиралу Невельскому, улица Петра Великого, Морской штаб и вон его дом на Светланской.

Наденька встала перед глазами — нежное лицо, маленький, строго очерченный рот, буйная шапка темных, как ночь, волос. И всякий раз, как подумает о Наденьке, бурно забьется сердце и улыбка радости долго будет гореть в его глазах. Хоть оба они и молоды, но уже много лет идут вместе, и Петр Николаевич не представлял себе жизни без ее горячей ласковой руки, без ободряющего чистого голоса.