Ян Винецкий - Отчий дом

«Профессору Николаю Егоровичу Жуковскому…» — прочла она на конверте.

— Опять ты со своей мертвой петлей? — спросила она. И вдруг испугалась, впервые почувствовала душой весь холод этого слова — «мертвой»…

Он обернулся. Бледная, с блеклыми губами, Наденька глядела на него с каким-то суеверным страхом.

— Что с тобой? — спросил он.

— Мне снились дурные сны…

Петр Николаевич расхохотался и обнял Наденьку — теплую, еще полусонную, смешную.

— Сон — нелепый мираж, Дина. Верь больше яви. Вот я вернусь с маневров и мы с тобой разучим новую пьесу Листа. Прелюбопытная и милая штука!

Он ушел бодрый, стройный, красивый, и Наденька, стоя на крыльце, долго провожала его задумчивым взглядом…

С утра было ненастно, а к полудню выведрило. Ветром разогнало облака, и с синего неба полилось жаркое сверканье солнца. Васильки и ромашки, вымытые дождем, весело пестрели в полях. Жаворонки дрожали высоко над землей.

— Будет ли война похожа на этот первый день маневров? — спросил Миша у Нестерова.

Они сидели на траве у своих аэропланов.

— Вряд, ли, — нахмурясь, ответил Петр Николаевич. Он был недоволен тем, что маневры начались так тихо и мирно.

Во второй половине дня на позициях артиллерийской батареи началось движение. Солдаты расчехляли орудия, открывали снарядные ящики.

Нестерова вызвали в штаб корпуса. Здесь было много генералов — все в орденах и медалях, все статные, бородатые. «На Руси, должно быть, не найдешь генерала без бороды», — с улыбкой подумал Петр Николаевич и представился командиру корпуса.

— Поручик, — сказал генерал, заметно волнуясь, — мы намерены испытать военный аэроплан в качестве корректировщика артиллерийской стрельбы. Справитесь вы с этим делом?

— Так точно, ваше высокопревосходительство! Во Владивостоке я корректировал стрельбу с воздушного шара.

— И как, получалось?

— Отменно, ваше высокопревосходительство!

— Что ж, договоритесь с начальником штаба о сигнализации и приступайте.

— Слушаюсь!

Теперь уже Петру Николаевичу скучать не пришлось. Он летал от рассвета до заката. Нелидов едва успевал осматривать аэроплан и заправлять бак горючим.

Худой, жилистый подполковник — командир батареи — и все солдаты после каждого выстрела задирали вверх лица. Аэроплан резко разворачивался вправо.

Подполковник делал новые вычисления и подавал команду. Снова выстрел. Аэроплан резко опускал нос и пикировал.

— Недолет! — кричал один из солдат, выставленный для наблюдения.

Снова вычисления. И снова выстрел. Аэроплан клюнул носом и выровнялся.

— Есть! — кричал наблюдатель и батарея стреляла залпами.

Во время одного из полетов на корректирование артиллерийской стрельбы Петр Николаевич заметил густые волны пыли, клубившиеся над извилистыми степными балками. Приглядевшись внимательнее, он увидал длинные колонны кавалерии. «Противник!» — догадался он.

Петр Николаевич быстро снизился и, посадив аэроплан, выпрыгнул из кабины.

— Мотоциклет! — приказал он дежурному по аэродрому. Через несколько минут Нестеров уже мчался к начальнику штаба корпуса…

Вечером командир корпуса потребовал Нестерова к себе.

— Поздравляю, поручик! Вы корректировали стрельбу отлично. Отныне артиллерия будет взаимодействовать с небом.

Генерал самодовольно засмеялся и разгладил бороду на левое и на правое плечо.

— Кроме всего прочего, вы спасли наш корпус от внезапного удара кавалерийской дивизии противника. Мы выставили против них артполк и казаков генерала Дроздова. Разведчики с неба оказались расторопнее разведчиков «земных». Посредник признал атаку противника успешно отбитой. Знаете, поручик, в военное время ваши действия были бы отмечены как большой подвиг.

— Рад стараться, ваше высокопревосходительство!..

Ночью в душной палатке Петр Николаевич не спал. Он лежал, подложив руки под голову, и думал над словами генерала и над своими собственными словами: «Рад стараться, ваше высокопревосходительство!»

Он никогда не думал о своей карьере, не любил выслуживаться перед начальством, чтобы оно непременно заметило его рвение. Но всегда, с детских лет думал он о Родине, всегда ощущал на своем плече ее невидимую, но ласковую и требовательную руку.

И сегодня, когда командир корпуса похвалил его за корректирование стрельбы и успешную разведку, Петр Николаевич в словах генерала различил нечто гораздо большее, нежели похвалу.

«Разведчики с неба!» Два слова, может быть, два случайных слова, но Петр Николаевич увидел в них огромный смысл. Он затормошил сладко храпевших Мишу Передкова и Вачнадзе. Но заставить их проснуться было не так легко, и еще труднее — заставить слушать.

Вачнадзе поглядел на Нестерова осоловелыми глазами и снова зарылся головой в подушку, а Миша Передков повернулся на другой бок и «отдал концы», как шутил он сам над теми, кто начинал с присвистом храпеть.

Тогда Петр Николаевич отпустил каждому из друзей по тумаку и тихо, чтоб не слышали в других палатках, сказал:

— Тревога!

Передков и Вачнадзе разом поднялись с постелей.

— Тише, тише, господа. Можете лечь, но спать запрещаю!

— Сумасшедший! — проворчали оба друга, но довольные тем, что тревога оказалась ложной, улеглись снова.

— Сегодня, корректируя стрельбу, — продолжал Петр Николаевич, — я приметил кавалерию, которая, крадучись, двигалась по балкам. Я доложил об этом в штаб. И, представьте, оказалось, что кавалерийская дивизия противника намеревалась захватить штаб и нанести непоправимый удар нашему корпусу.

Передков и Вачнадзе приподнялись на локтях.

— Вы понимаете, что это значит?

— Нас могли взять в плен, — произнес Миша.

— Да не в том дело, — улыбнулся Петр Николаевич, — аэроплан участвовал в разведке, — вот в чем суть! И представьте себе, если бы мы летали на двести, пятьсот верст в тыл к противнику, сколько ценных сведений привозили бы нашим войскам!

— Мысль интересная! — заметил Вачнадзе.

— Только пока еще несбыточная, — скептически проговорил Миша. — Летчики боятся оторваться от своих аэродромов, как желторотые птенцы от гнезда…

— Боятся, говоришь? — подхватил Петр Николаевич. — А мы попытаемся оторваться. Вы помните слова Есипова: «Стрелка барометра все более отклоняется к военной буре»? Я задумал дальний перелет…

Они проговорили до рассвета.

Да, в мире было неспокойно. Двадцатый век зачинался в крови и дыму, предвещая бури и штормы. Еще не прошло и восьми лет после горестной для России русско-японской войны, а уже слышались раскаты приближающейся новой грозы.

Только что отгремели залпы Триполитанской войны между Италией и Турцией. Теперь пожар занялся на Балканах…