Александр Андреев - Спокойных не будет

Увидев среди нас Ручьева, она изумленно улыбнулась, спросила нараспев, как раньше:

— Ты новенький? Здесь поселился? Это хорошо, это самая дружная палатка, самая веселая. Скучать не станешь — не дадут. Как тебя зовут?

— Иваном. А тебя?

— Катя.

Петр прибавил не без восхищения:

— Это Проталинка наша. Молодая хозяйка. Мы бы с голоду зачахли без нее.

— Ну, Петр, ты уж наговоришь...— Похвала привела Катю в смущение, она заторопилась, прихватила посуду и ушла.

— Милая девчушка,— ответил Ручьев.— Вот сказала слово, улыбнулась, и на душе стало вроде теплее. Нет, что ни говори, а отправляются в такие предприятия люди чистые, увлеченные, покрасивее обычных.

Серега Климов поморщился от скептической ухмылки.

— Придет чистый, а здесь станет грязный — жизнь вываляет в грязи. Вот выскочит замуж и удерет отсюда Проталинка ваша. Уж это как пить дать!..

— Это хорошо, пусть выскакивает,— сказал Петр.— Лишь бы человек хороший попался.

Вечером Петр пригласил меня и Ручьева к себе. От палатки до избушки мы бежали, подхлестываемые морозом, закрывая шарфами рты, чтобы не обжечь легкие ледяным накалом.

— Вот где ты поселился, начальник берега! — Ручьев вошел из сеней в избушку и быстро затворил за собой дверь.— После палатки это просто рай, сказка!

— Ребята построили,— сказал Петр,— учитывая мое семейное положение. Познакомься с женой. Елена! — тихо позвал он.

Из-за ситцевой цветистой занавески, отделявшей кухню, показалась Елена. На ней были голубая теплая кофта и шерстяные спортивные брюки. В этой одежде она выглядела выше и стройнее, спутанные белые пряди волос касались плеч. Зеленые глава ее смотрели на гостя внимательно и приветливо.

— Раздевайтесь, пожалуйста. Петр, помоги. Считайте, что вы у себя дома... У нас и в самом деле хорошо. Я еще никогда не жила в таком уюте.

— Могу согласиться,—сказал Ручьев.— Даже если вы говорите с некоторой долей шутки... учитывая отдаленность этого жилища.

— Нет, не шучу. В Москве я жила в тесноте, семья большая, спала на бабушкином сундуке. Вот Петр и Алеша подтвердят... Здесь я просто наслаждаюсь. Не знаю, как будет потом. Не знаю. Но пока что нам здесь нравится. А отдаленность — понятие условное. Бывает, что человек живет в центре Москвы, а далек и от ее центра, от культуры, на многие тысячи километров... Проходите, садитесь вот сюда, к столу.— Елена улыбнулась. Как всегда, она не просто улыбалась, а одаряла всех своей улыбкой.— Я угощу вас знаете чем? Шашлыком. Из лосятины. Купили у местного охотника целую лосячью ногу. Скоро Катя принесет. Подождите немного, побеседуйте...

В избушке было тепло, чисто и как-то изящно. Бревна стен, высыхая, покрывались розоватым загаром, длинными извилистыми трещинами; на подоконнике в большой стеклянной банке стояли мохнатые, в сизых иголках ветви кедра; весело постреливали дрова в печке; на плите шумел, закипая, чайник; пестрые лоскутья занавесок оживляли комнату.

— Алеша,— попросила Елена,— позови Трифона с Анкой.

Я надел полушубок и вышел из дома.

К Будорагиным я вбежал, не постучав,— промороженные ступени крылечка, половицы в сенях певуче скрипели.

Трифон сидел на лавке, на коленях у него пристроилась Анка, свернувшаяся в комочек, завернутая в одеяло, как ребенок. Тихо покачивая ее, Трифон читал вслух какую-то книгу, должно быть, сказки. Сказки — это была их слабость.

— О, какая идиллия! — Я остановился у порога.

— Кто пришел? — тихо, дремотным голосом спросила Анка.— Алеша?

— Идемте к Петру,— сказал я.

Трифон насторожился:

— Начальник строительства у него? Он послал за мной?

— Елена ужинать зовет. На шашлык.

— Молодец Елена! Гениальная женщина! Не забывает ближнего своего! — Он поспешно встал, позабыв про жену; она, соскользнув с колен, чуть не упала.

— Что ты меня швыряешь, точно я кошка! Орясина! — Она раза два стукнула его кулачком в грудь, и мне ' послышалось, будто грудь Трифона медно загудела.

— А я читаю сказку и чувствую: что-то меня беспокоит между лопаток,— чую: пахнет чем-то вкусным — да и все тут! Оказывается, шашлыком! Чуткий я инструмент. Скорей, Анка!

— Загорелось?

Шумно ввалившись в дом Гордиенко, Трифон как будто заполнил собой все пространство.

Ручьев подвинулся, давая ему место у стола.

— Знаешь, Петр, позавидовал я вам сейчас: живете дружно, женщины у вас — одна другой краше, точно картины.

— У нас еще и в запаснике хранятся такие полотна,— отозвался Петр, намекая, должно быть, на мою Женю.

Ручьев сказал, с любопытством разглядывая Анку:

— Построю себе такой же домишко и обязательно вызову жену. Незачем мотаться в холостяках, без присмотра, без дома.— Он помолчал, нахмурясь, потом сказал серьезно, с печалью; — Ребята шумели не зря, Серега Климов-то. Они ведь, если вдуматься поглубже, правы. В палатках должны жить не больше месяца, и то в летнее время. Зимой это не жилье, палатка, как ее ни утепляй! Будем строить дома, общежития и для семейных и для одиночек. Народ прибывает, а к весне просто валом повалит. Вот только прослышат про нашу стройку.

Елена поставила на стол тарелки. Трифон открыл ножом консервные банки, нарезал хлеб, зубами содрал с горлышек бутылок жестяные пробки, Анка начистила селедок, я вытер полотенцем стопки.

— Петр, отодвинь стол, чтобы все разместились,— сказала Елена.— Продвигайтесь, Иван Васильевич. Трифон, тебе сидеть в углу, а то много места займешь.

— Будем считать, что в углу место самое почетное.— сказал Трифон, пролезая в угол и усаживаясь.— В старину здесь иконы висели, у иных в избах целые иконостасы красовались, с лампадами.

Растворив дверь, вошла в клубах морозного воздуха Катя. Закутанную в телогрейку кастрюлю поставила на лавку, сбросила с себя шубейку, развязала платок, потом освободила кастрюлю от телогрейки. Крепко повеяло удивительно вкусным запахом жареного мяса, лука, перца — даже голова слегка закружилась.

— Чем не «Арагви»?! — Петр потирал от предвкушения ладони.— Испробуем.

— Не знаю, получилось ли, нет ли,— сказала Катя.— Мы так старались, так старались!

— Я по аромату чую, что получилось! Спасибо тебе, Проталинка, мастерица наша! Садись.

После консервов, котлет и вообще всего пресного, мороженого, к чему уже не лежала душа, шашлык, сочный, пряный, с острой подливкой, с луком, был неожиданным лакомством. Мы брали его из кастрюли по одному кусочку, чтобы продлить удовольствие. У Ручьева закурились голубым дымком глаза, он опять выглядел молодым, нашим ровесником.

— Вот ты сказал, что люди не верят в самих себя,— заговорил оп, обращаясь к Трифону.— А ты в себя веришь?

— Не слушайте вы его,— быстро перебила Анка.— Он наплетет всяческих небылиц — руками разведешь.