Александр Андреев - Спокойных не будет

— Я не сержусь. Просто неприятно, что у тебя сложилось обо мне такое впечатление... Будто я способен бегать за каждой взбалмошной девчонкой. Побежал, да в другую сторону.

— Нахал! — крикнула я.— Я тебе жена, а не девчонка, да еще взбалмошная! Выбирай выражения... Что ты нашел в другой стороне? Стужа, комары, грязища, теснота, работа от зари до зари, бездомность — вот оно, твое счастье, твоя поэзия, твой покой! Куда как возвышенно!

— Я не ищу покоя в жизни, не вижу в нем счастья. Я его, если хочешь, презираю.

В другой раз слова его вызвали бы во мне, быть может, восхищение. Теперь же самоуверенность его возмутила меня.

— Подумаешь, герой! Большинство людей мечтает о спокойной жизни, а он ее презирает!..

— Я не отношусь к этому большинству.

— Ты же учиться стремился. Как же ты будешь учиться в таких диких условиях?

— Условия для учения — еще не главное,— сказал он.— Главное — желание, жажда знаний.

— В таких условиях любые желания угаснут.

— У кого как...

Мы замолчали. Тяжелое это было молчание. Далеко за Ангарой во тьме ночи и неба поднялось и закачалось зарево: начался лесной пожар! Отблеск его задрожал на вершинах деревьев, медленно стекая в реку. Я смотрела на зарево до ломоты в глазах. И когда повернула голову, то возле меня было темно и пусто.

— Алеша! — вскрикнула я, охваченная жутью одиночества, и кинулась к тому месту, за камень, где он стоял. Наткнулась на него. Он спросил спокойно:

— Что с тобой?

— Ты здесь? Мне показалось, что тебя нет...— Я обхватила его шею руками, неистово, судорожно.— Алеша, мой дорогой, мой хороший!.. Послушай, что я скажу. Ты уже доказал всем, понимаешь?.. Ты не трус, не слабовольный, от трудностей не бежал и не сбежишь, они тебе не страшны... Я знаю, и все это знают. И если ты уедешь отсюда, никто не воспримет это как бегство, никто не осудит...

— Я сам,— сказал Алеша.

— О боже мой! Как мне достучаться до твоего сердца! Ты словно в броне весь!

— Не с той стороны стучишь.

— Ни с какой стороны подступа к тебе нет! — Я готова была расплакаться от бессилия и, чтобы сдержать слезы, сорвалась на крик, на обидные, на оскорбительные слова.— Я ненавижу — слышишь? — ненавижу! И этот берег, который держит тебя здесь,— прикрутил, как цепями. окаянный! И друзей твоих ненавижу и романтику ненавижу! Романтика в любви, а ты ее топчешь, не жалея, не плача!.. А я вот плачу!..

Он взял мое лицо в ладони.

— Что ты наговорила... Как ты могла... как смела!.. Мы жили, мы бредили всем этим, вспомни, мы берегли нашу романтику, мы ею гордились, вспомни же! — Он встряхнул меня за плечи.— Она свела нас, соединила. Мы сразу поняли друг друга. Полюбили... Романтика — это не обязательно берег Ангары. Она в желании, в уверенности: ты можешь в любую минуту, не задумываясь, помчаться хоть на край света, в дичь, в неизвестность, в неоткрытое. Она носится в воздухе времени, Женька! Не хочу покоя. Нет, не хочу! Может быть, лет через двадцать, через тридцать попрошу у жизни покоя. Может быть. А сейчас не хочу. Мне нравится дышать воздухом времени. Я счастлив. Не лгу, Женя, не преувеличиваю. А если бы ты пристала к моему берегу, то у моего счастья не было бы границ!

— Я сказала, что ненавижу твой берег! — Я вырвалась из его рук, меня колотила дрожь; вязкий туман затопил взгляд, рассудок, я кричала, не помня себя: — Я не пристану к твоему берегу! Никогда! Ты никогда не узнаешь настоящей жизни. Ты думаешь, что живешь по-настоящему? Заблуждаешься! Ты жалок со своим героизмом! Смешон! Ты никогда не выберешься отсюда. Погибнешь на этом берегу, в морозах, в пыли, в грязи!.. Молодость свою похоронишь. И не достигнешь ничего, кроме плотницкого топора!.. Из грязных сапог не вылезешь!.. Я жалею, что стала твоей женой!

Я повернулась резко, стремительно, точно подхваченная, сумасшедшим вихрем, и пошла, сначала тихо, нерешительно. Сзади, подгоняя меня, ударил дикий крик Алеши:

— Иди, беги! Ныряй в свое мещанское болото! Тонуть будешь — руки не подам! Уходи с головой, захлебывайся!

Я побежала, а слова его догоняли и били между лопаток, точно камни:

— Кандидат наук подаст руку? Не надейся! Он сам в болоте! В Италию увезет!.. Даю полную свободу!.. Наслаждайся благополучием!.. Беги! Беги!..

Я убегала все дальше и дальше, спотыкаясь, едва не падая при каждом шаге,— не знаю, как держали меня ноги. Голос его все еще звучал в темноте, но слов разобрать уже было невозможно. Остановилась перевести дух. Руки дрожали, рот опалило жаром. Мне показалось, что я одна на всем свете. Вокруг темнота, темная пустыня. Только сзади, за рекой, все качалось, не стихая, зарево над тайгой. Я не знала, куда идти,— нигде ничего живого, кроме темноты. Вспомнила Елену, определила, где стоит их избушка, и опять побежала.

В дверь я стучала громко, лихорадочно, ожесточенно, будто за мной гнались. Открыл Петр.

— Женя? — спросил он.

— Все кончено.

— Что кончено? — Он схватил меня за локоть, втащил в сени, затем втолкнул в комнату, к Елене.

— Все кончено! — повторяла я.— Все, все кончено! Жизни больше нет! Все кончено. Как жить, чем дышать, не знаю. Все кончено, все порушено!

— Петр, дай воды,— попросила Елена.

Зубы мои стучали о железный край ковша. Я была, кажется, на грани обморока.

— Ты говорила с Алешей? — спросила Елена.

— Да. Все кончено. Все, все...— Я слышала, как Петр сказал негромко:

— Вот так или почти так происходит разрыв людских судеб... Погоди,— сказал он мне,— может быть, и не кончено. Заладила!..

АЛЁША. На такой огромной стройке, как наша, каждый день что-то совершается, важное и необходимое: сдан новый дом — и уже произошло веселое и шумное вселение новых жильцов; пущена первая очередь лесозавода; подвели под крышу Дворец культуры; приступили к отделочным работам в новой школе...

Следующая неделя была отмечена двумя событиями большого значения. Вступила в строй железная дорога Браславск — Ильбин, которая начала строиться пять лет назад. По ней сразу же пошли товарные составы с ценным грузом для строительства и открылось пассажирское движение.

На основных сооружениях рабочим и механизаторам на участке Петра Гордиенко удалось в самый короткий срок возвести верховую перемычку. Отсыпка ее велась с двух сторон: с острова по дамбе, через головной ряж, и с берега, от Гордого мыса. Таким образом, у реки была захвачена левая ее половина, и вся вода с удвоенной скоростью устремилась по стесненному руслу вдоль правого берега.

Мы стояли под скалой и наблюдали, как по только что возведенной дороге мчались машины — с берега на остров и обратно.

— Молодцы,— сказал Ручьев сдержанно.— Герои... Строители.— Голубым прищуренным взглядом он блуждал где-то там, за рекой, в будущем.— Принимая во внимание такое бурное начало, мы далеко пойдем, товарищи.