Николай Золотарёв-Якутский - Из тьмы

Сходка у князца Ионы Хахарова. «Кто пошлет сына в город?»

Осень нагрянула, как всегда в Якутии, мгновенно. Дул холодный, жесткий ветер, срывая с деревьев их последнее украшение — сухие, ломкие листья берез, невесомые, легкие, как пушинки, иглы лиственниц. День был скверный — пасмурный, знобкий. Люди, с легким шумом спешившие по тропам, «терявшимся в чащобе, отчаянно кутались в дырявые телячьи шубы. Из худой обуви сыпалась труха от сена, набитого в торбаса [1] Торбаса — меховая или кожаная обувь. для согрева.

Голодные жители Салбанского наслега [2] Наслег — наименьшая административная единица в дореволюционной Якутии. шли к своему князцу [3] Князцы — выборные старшины наслегов. Ионе Хахарову на сходку. Жили они большей частью далеко от Ионы и по пути успевали не на шутку продрогнуть.

Войдя в юрту, каждый долго отогревал покрасневшие, негнущиеся руки, протянув их к горящему камельку.

Жилище Хахарова состояло из двух половин: русской рубленой избы и примыкавшей к ней якутской юрты. Князец жил в избе, юрта предназначалась для батраков. Сейчас она представляла собой нечто вроде приемной. К полудню народу набилось столько, что протолкнуться было трудно. Явились мужчины из самых дальних родов наслега, но сходка не начиналась: ждали Кузьму Тарбаханова, единственного здешнего грамотея, сына известного на весь улус [4] Улус — административная единица, включавшая несколько наслегов. богача. Впрочем, он был не совсем здешним, потому что жил в соседнем наслеге. Среди салбанцев не было ни одного умеющего читать и писать, вот почему еще десять лет назад они направили к Кузьме послов просить о великом одолжении — стать их писарем. Салбанцы хорошо помнят, как Кузьма, кроме положенных двадцати пяти рублей годового жалованья, потребовал ежегодно доставлять ему двух коров на мясо и четыре пуда масла. Такая цена за чтение бумажек, пусть себе и казенных, наслежанам показалась чрезмерной, и они бухнулись в ноги писарю Миките из дальнего наслега, но тот, не желая ссориться с Тарбахановым, даже в переговоры вступать не пожелал. Делать нечего, пришлось опять идти к Кузьме: не оставаться же без писаря.

Исправляющий обязанности писаря в четырех наслегах, Кузьма Тарбаханов постоянно опаздывал на сходки, хотя сам же и назначал их. Так было и в этот раз. Привычные наслежане терпеливо ждали его. Те, кто сидел поближе к двери, время от времени выскакивали во двор и пристально вглядывались в сторону, откуда должен был появиться писарь. Каждому хотелось поскорее домой, где ждало столько предзимних забот: подвезти сено или дрова, проверить верши, поставленные на рыбу…

Короткий день угасал. Темнело. Люди приумолкли, приуныли. Только Уйбан Сутурук, суетливый мужичонка, то и дело хлопал дверью, не уставая выбегать на подворье. И вот юрта огласилась его ликующим воплем:

— Приехал! Приехал суруксут! [5] Суруксут — писарь (якутск.).

Потерявшие уже надежду люди встрепенулись, шумно штопорили, лица их просветлели. Из двери, ведущей на новинскую половину, выглянуло лоснящееся от жира лицо князьца:

— Ну, что там?

— Суруксут едет!

— Едет? А что ж вы расселись сложа руки, не встречаете? А? Живей! — топнул ногой Иона.

Трое мужчин стремглав бросились из юрты.

— Ульяна! — крикнул князец через плечо. — Накрывай на стол! Чтоб все было как полагается.

Он нахлобучил на голову малахай из лисьих лапок и вышел во двор. Быстрый и ловкий, Уйбан Сутурук уже держал поводья разгоряченной бегом лошади. Писарь Кузьма возвышался на санях, закутанный в рысью шубу. Ноги его были обернуты лисьим одеялом. Словом, без посторонней помощи встать ему было бы затруднительно, но уже налетели помощники, сдернули шубу, освободили ноги и приподняли писаря под мышки.

— Здорово, здорово, тойон [6] Тойон — господин (якутск.). суруксут! Какие новости? — протянул руку князь Иона со льстивой улыбкой.

— Ничего особенного, князь. У тебя-то что хорошего?

— У нас что может быть? Все по-старому! Прошу, тойон суруксут, в дом! — кланялся Иона, прижимая руки к груди. — Чай только что вскипел. Погреетесь!

— От чая не откажусь, — отрывисто бросил писарь и степенно прошествовал на хозяйскую половину к длинному столу, где хлопотала жена Ионы.

Пока писарь угощался, голодные бедняки продолжали свой бесконечный разговор о хозяйственных нуждах. И хотя толковали они о том же самом, что и час назад, трубки их занимали веселее — тягостное ожидание кончилось, с минуты на минуту начнется сходка. А какие тут были трубки! Конечно, кое у кого в зубах торчали и продырявленные лиственничные сучки, столь небрежно обработанные, что с первого взгляда и не поймешь их назначение, но были здесь и мастерские поделки, выполненные с любовью и тщанием — одни из березового корня, другие из оленьего рога, украшенные узорчиком или медными пластинками. Так или иначе, работали все эти трубки исправно, и дым стоял коромыслом.

— Ульяна! Убирай посуду. Да вытри стол получше. Начинаем! — распорядился Хахаров.

— Поменьше шумел бы, что я, не соображаю… — пробурчала хозяйка. Обрывком волосяной сети она стряхнула со стола объедки, сняла тяжелый самовар.

Иона уселся под образами, лики которых едва проглядывали сквозь густую копоть. Писарь, покопавшись в дорожной суме, достал из нее чернильницу, несколько листов чистой бумаги, ручку и перо.

— Тойон суруксут, звать народ? — склонился к писарю князец.

Тарбаханов вставил перо в ручку и кивнул головой.

— Эй, люди! Входите! Начинаем! — так же громко и властно, как только что жене, приказал Хахаров.

Наслежане, толкаясь в дверях, ввалились к князцу и уселись кто куда — на скамьи, на табуретки, а иные прямо на пол. Те же, кому не досталось места даже на полу, остались стоять, опираясь руками на спины сидящих.

— Так… — обвел глазами собравшихся князец. — Все здесь? Из Уларского рода сколько сегодня? Старшина Уларского рода, ты спишь, что ли?

В дальнем углу торопливо вскочил чем-то навечно испуганный человечек.

— Значит, это, такое дело, — затараторил он, — десятеро нас. А вот Молтоса я известил, а его нет. А где Харарбах нынче — ума не приложу. И еще…

— Хватит, хватит! — оборвал его Иона. — Какое мне дело, где твой Харарбах! Старшина рода Оюна, твоих сколько?

Опросив таким образом старшин и подсчитав на пальцах число присутствующих, князец вопросительно взглянул на Тарбаханова: на этом его функции исчерпались, дальше власть переходила к писарю. Кузьма тщательно исследовал свои обширные карманы. Наконец он добыл пакет со сломанной кляксой сургуча и с важной миной извлек из него исписанный лист.