Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

Тогда секретарь комитета крикнул:

— Война! Приготовьтесь к борьбе.

Толпа довольно закричала. Люди пришли отдать революции что-то большее, чем жизнь, и они боялись, что им не удастся внести ничего, кроме жизни.

Наскоро набросали план боевых действий.

Осуда настоял на немедленном движении в сторону Дайрена, где ждут портовые рабочие, где шаток японский гарнизон. Он предложил немедленно разобрать железнодорожный путь на Дайрен и выдвинуть вооруженные отряды километров на двадцать во все стороны от Фушуна.

— Между нами и Дайреном мы еще успеем возвести хорошую баррикаду из банкирских салон-вагонов. Я заложил в их поезд бомбу.

— Поезжайте тогда в паровозный парк и ждите там товарища Одзу, — сказал секретарь комитета. — Весь путейский состав — японцы, и вам двоим будет нетрудно сговориться со всеми ребятами. Одзу — сам машинист, да заодно и бывший офицер. Я сейчас пришлю его к вам. Итак, командуйте восточным боевым участком. Часа через два я пришлю вам людей для заслона от Дайрена.

Осуда помчался на станцию. Он был еще в грязном костюме смазчика, со множеством карманов, забитых паклей… Он вбежал в комнату отдыха машинистов.

— Не приходил ли Одзу?

Машинисты переглянулись.

— Он дежурил, когда пришли и забрали его. Вы разве не были здесь?

— Нет.

— А где вы были?

— Я уходил в город.

— Вы семейный? — спросил Осуду один из машинистов, старик с длинными усами.

— Нет, я один.

— В такой день, как сегодня, нужно держаться товарищей, — заметил старик.

— Я член штаба, — на риск сказал Осуда, — мне сообщили в комитете, что сейчас придет сюда Одзу и представит меня вам. Мы должны немедленно прервать движение на Дайрен и завалить пути.

— Одзу не придет, — ответил старик машинист, — его увезли в Дайрен еще поутру, а поезд взорвался в дороге. Так что путь и так завален, мой друг. Вы, может быть, поедете со мной, с аварийным составом, если вам туда нужно? — спросил он, переглянувшись с товарищами и подмигивая им.

— Хорошо. Штаб вышлет туда заслон.

— Да, да, очень хорошо. Сядьте, мы сейчас выйдем к паровозу.

В комнате возникло молчание.

— Как товарищи относятся к событиям? — спросил Осуда, спеша познакомиться. Машинисты молчали.

— Нам пока известно немногое, — строго сказал старик, — мы действуем на основании совести. Пойдемте, — позвал он Осуду.

Аварийный поезд тотчас же двинулся. Осуда тут только сообразил, что он едет напрасно, так как, очевидно, ему не особенно верят, и надо вернуться. За выходной стрелкой он решил спрыгнуть на полотно.

— Далеко ли произошло крушение? — спросил он машиниста.

— Часа полтора ходу, — ответил тот не оборачиваясь.

Осуда ринулся вниз. Все произошло в пределах одного движения. Схватясь за поручни, он оттолкнулся руками — и горячий свист пронизал его со спины в грудь. Рука машиниста схватила его за шиворот.

— Так я и знал, — сказал он. — Так я и знал, что ты сволочь!

Он быстро ошарил штаны и куртку Осуды, вынул револьвер и бросил Осуду в угол паровоза, на кучу угля.

— Спасенья тебе нет, — сказал он. — Давай говорить, как люди.

Кочегар вел поезд один.

— Кто ты? — спросил машинист.

— Мое имя Осуда, оно незнакомо тебе. Я приехал с севера, член вашего штаба.

— Довольно болтать.

— Не будем спорить. Ты сделай одно — сообщи, что произошло, комитету. В том, что случилось, никто не виновен. Сообщи комитету, как было. Осуда мое имя. Запомни. Осуда. Осуда. Очень важно. Не перепутай. Конспирация не терпит откровенности, но имя мое не забудь, оно важно для дела. Повтори его.

— Осуда, — сказал покорно старик, разгибаясь, и добавил: — Рана, я думаю, не опасна. Патроны только что выдали, чистенькие, как ребятишки. Крепись.

— Заткни мне грудь паклей, — сказал Осуда. — Возьми ее в моих карманах. Вот так. Крепче. Ах, чорт возьми… жми, жми… Так. Хорошо… Поезд, значит, взорвался? Взрыв под последним вагоном?

— От кого слышал?

— Моя работа. Очередь за воинским, что на втором пути.

Вдруг он крикнул:

— А если штаб пустит заслон с этим составом? А? Они могут бросить отряды с этим составом. Под четвертый с конца заложена мина.

Старик впился руками в регулятор.

— Теперь я вам поверил, товарищ Осуда, — сказал он бледнея.

— Надо так сделать, — сказал Осуда, приподнимаясь с помощью кочегара. — Наверно, будет какой-нибудь поезд в Фушун. Передай с кем-нибудь из своих: первое — Осуда ранен, пусть присылают другого, второе — состав на втором пути осмотреть, он опасен, третье — выслать вам директивы о действии…

— Третье ты дашь, — сказал машинист. — Я передам людям все, что прикажешь, я парторг здесь.

— С твоим поездом едет кузница? Надо склепать концами два рельса, как вилку.

— Сделают.

Они замолчали.

— Тебя сейчас перевяжет наш фельдшер. Не разговаривай. Не отвечай на вопросы, — сказал потом машинист.

На месте крушения поезда стоял оживленный гул. Железнодорожная рота копошилась в остатках вагонов. Паровоз, прижавшись спиной к земле, изредка всхлипывал перебитыми трубами.

Санитары грузили раненых на открытые платформы с песочной подстилкой, чтобы впитывалась кровь.

Машинист, как приехали, тотчас крикнул знакомого фельдшера, и Осуда был аккуратно перевязан. Жизнь его, сказал фельдшер, была в трудном положении. Когда Осуда очнулся, машинист сказал ему:

— Рельсы склепали вилкой, говори дальше. Скажи все, что надо, чтобы Я знал.

Тонкий вечер едва держался в зыбком небе. Минута, другая, он дрогнет, и ночь промчится по его беззащитным краскам.

— Попробуй так сделать, — сказал Осуда, глядя через плечо старика на небо, последнее, которое ему суждено было видеть. — Оба свободных конца вилки прикрепи к вагонной оси, их тут валяется много, а ось, чуть-чуть расширив, втолкни колесами между рельс. Понял? Дай карандаш, я тебе покажу.

Он набросал ему дрожащей рукой, что делать.

— Ось эту прикрепи к заднему вагону поезда, что вернется в Дайрен. Оружие есть? Как только рота погрузится и поезд пойдет — начни стрельбу.

— Что выйдет?

— Они будут пахать за собой путь. Рельсы полетят к чорту. Только надо их гнать, чтобы они не остановились.

— Будет сделано, — сказал машинист. — Ты лежи, — и ушел распорядиться.

Осуда закрыл глаза, погружаясь в туманный жар тела. Кто близок был к смерти, тот знает, как обидны воспоминания перед последним вздохом. Человек прожил всю жизнь маленьким, скромным и вдруг, за минуту до смерти, начинает понимать, что он могучий ум, гигантски я воля, что он имел силу десятерых, страсть безумца, смелость героя и что все, чем когда-то гордился он, только маленькая доля той настоящей жизни, которая была заложена в нем, — и тогда великие и печальные мысли осеняют его. Он ясно видит, где он свернул с героического пути, где ослабел, где струсил, он видит себя таким, каким был он и каким мог быть. Счастье тому, кто после этих видений преодолевает смерть. Ничто не устрашит его теперь, ничто не свернет с дороги.