Илья Лавров - Галя Ворожеева

— Одни пашут, а другие водородными машут, — заговорил Веников. — Давно ли во Вьетнаме вон что творилось! Это ведь что же делается? Я ведь чему удивляюсь? Вот взять Чили. Фашисты там восторжествовали… Ну ладно, с фашистами здесь все ясно. Но солдаты, почему солдаты не встали за народ? Вот что в голове у меня не укладывается.

— А чему тут удивляться? — возразил Кузьма Петрович. — Ты вспомни-ка нашу гражданскую войну. В белой армии солдаты тоже были из крестьян, из народа из бедняков, а сколько они перебили своих же! Темные были, одураченные — это раз. А потом — армейская дисциплина, полевые суды, расстрелы, офицерство из чуждого нам класса. Особенно-то не попрыгаешь.

— Это же надо! Друг друга расстреливали! Нет, все-таки у меня не укладывается это в голове, — не унимался Веников…

Галя любила такие вот посиделки, любила послушать разговоры старших о жизни и о всякой всячине, но сейчас ей было некогда. Она добела выскоблила засаленный стол, ошпарила его, протерла — он дымился, теплый и влажный. Потом взялась за окна.

— Поможем, — предложил Стебель Шурке. — Одна замучается. Вон какой домина!

— А! Ничего ей не сделается, — отмахнулся Шурка, перемешивая косточки домино. — Бабенки все от природы двужильные.

— Ну и балбес ты, балбес, — удивился Стебель, щелкнул его пальцем в лоб и ушел в дом. Там он взялся за мытье полов. Вдвоем работалось веселее. Когда разделались с полами, Галя достала вложенные в книгу портретики Пушкина и Гагарина и прикрепила их на стенке над столом. В роще наломала букет белой черемухи, поставила его в стеклянную банку; он раскинулся над столом, запах. На крыльцо Галя бросила охапку березовых веток.

— Вот, товарищи, строгий приказ: ноги вытирайте! — крикнула она трактористам.

— Есть, товарищ командир! — козырнул Шурка.

Ребята, вытирая ноги, входили в дом, оглядывались: всем были приятны и портреты на стене, и выскобленный стол, и душистая черемуха, и чистейшие окна.

— Ну, Галина, ты хозяйка! Я, пожалуй, на тебе женюсь, — заявил Шурка.

На рассвете в стекло веранды забарабанил дождь и разбудил Галю. Она вообще-то любила дождики. Сладко дремлется под их шум. Но вот как в дождь пахать и сеять?

Кузьма Петрович открыл дверь, и на веранду ворвался ветер, шум, на пол зашлепали капли. Оглядев небо, он вернулся и сказал:

— Обложной. Дрыхните, ребята, делать нечего.

— Значит, будем загорать весь день, — сонно проговорил Шурка.

— А то и несколько дней. Вот как зарядит, земля раскиснет, и никакой трактор не потянет, — откликнулся Стебель и сладко, с воем зевнул.

— Теперь весна. Мочит день, а сушит час, — возразил Кузьма Петрович. Он лег, закурил, на веранду пополз дымок.

На кухне заливисто храпел дядя Троша, точно с упоением пел на всякие лады.

— Вот старина дает, — пробормотал Шурка.

Гале нравилось все, что она видела и слышала: и шум дождя, и сонные разговоры, и произнесенные фразы — все это было таким домашним и родным, словно Галя спала не на полевом стане, а у деда с бабкой в избе своего детства.

Когда человек вместе со всеми живет, работает, делит заботы, радости и горести, он чувствует себя частью человеческой, разумной жизни, и от этого ему хорошо и покойно. Все для него естественно, все так, как надо. Вот эта причастность к общей жизни, это родственное чувство к людям, к деревьям, к лугам, к птицам, к зверью и пришедшее от этой причастности светлое состояние души и есть, пожалуй, счастье.

Галя, конечно, не думала об этом, да и не могла думать, потому что это состояние приобщенности к жизни было для нее естественным состоянием. Она некоторое время смотрела, как по стеклам извивались струйки, как в дожде и ветре мотались уже зеленеющие березки, а затем с наслаждением свернулась калачиком. Ей на миг показалось, что вот-вот с ней должно что-то случиться хорошее, что-то должно грянуть в ее жизни удивительное. Слушая стрекот дождинок, она представила Виктора. «Здравствуй!» — мысленно сказала она ему и вдруг поняла, что ей нравится Виктор.

Галя привстала, прислушалась к близкому рокоту трактора, а потом, выбравшись из-под одеяла, быстро оделась и выскользнула на крыльцо.

Небо в грядах дымных туч походило на огромную, сказочную пашню. Холодный ветер вспенивал лужи, на неуютной земле мотались березы в мелких, ребристых листочках.

Из недр дождика доносились железные голоса тракторов — это кончила работу ночная смена. Галя прижалась к дверям. Шум тракторов усиливался. «Иди в дом, иди», — приказала она себе и все-таки осталась на крыльце.

Недалеко остановился трактор, и из кабины выскочил Виктор. Спасаясь от дождя, он побежал по лужам, одним махом взлетел на крыльцо.

— Здравствуй, — неожиданно совсем по-другому сказал он Гале и ладонью вытер свое забрызганное лицо.

Ее удивил этот тон. Она увидела в петельке его комбинезона белые кисти черемухи. Они пахли, они были свежими, мокрыми и даже как будто бы радостными.

— Как пахали? — спросила она осторожно, все еще не доверяя его дружескому тону.

— С вечера нормально, а на рассвете, в дождь, расквасило, и начали друг друга вытаскивать.

Поглядывая на Галю с ласковым любопытством, Виктор закурил и вдруг произнес:

— Слушай, ты, оказывается, училась у моей тетки?

— А кто твоя тетка? — ожидая какого-нибудь подвоха, настороженно спросила Галя.

— Тетя Надя… Надежда Ивановна!

— Вот как! — изумилась Галя. — Ты это правду говоришь? Я ее очень люблю.

— Она сестра моей мамы.

— Ой, да что ты говоришь?

Будто и не было между ними стычек, язвительных насмешек и колкостей.

— А где твоя мама?

— Умерла. Отец снова женился, а я вот сюда уехал, к тете Наде. Между прочим, она и дядя Миша много хорошего говорили о тебе. А они кого попало не полюбят, — засмеялся он и слегка взъерошил ее волосы. Галя покраснела — так у нее на душе стало хорошо.

— Я у них часто книги брала читать.

— Заходи и теперь. Пороемся в шкафах. Я люблю рыться в книгах. Особенно в старых. А ты?

— И я тоже.

Они вошли в дом. Там было людно. Собрались обе смены. Сидели на веранде, в спальной комнате. Воздух посинел от папиросного дыма, Галя распахнула дверь, и он пополз в нее зыбкой, марлевой пеленой.

Галя вздохнула, глянув на пол в комьях грязи.

— Сейчас придет машина, и с ночной смены все отправляйтесь домой. А мы останемся. Вдруг прояснится, подсохнет, — сказал Кузьма Петрович.

— Как бы еще сильнее не припустил.

— На цвет черемухи завсегда ненастно, холодно бывает.

— А! Чтоб эту черемуху… — и угрюмый тракторист грязно выругался.

Виктор увидел, что Галя даже плечами передернула.

— Ты, остолоп, в кабаке, что ли? — спросил Виктор.

— А не ндравится, заткни уши, — огрызнулся парень.