Давид Самойлов - Памятные записки (сборник)

Из «этого» должно получиться не просто «не это», но новое «это».

Ничто больше не сближает нашу правящую проходимскую элиту с нашей страждущей интеллектуальной эссенцией, чем презрение к народу.

Не знаю, достоин ли каждый народ своего правительства, но уж наша уксусная эссенция вполне достойна именно нашего правительства.

Ибо хамско-элитарный взгляд на народ вполне соответствует хамски-элитарному устройству власти.

Что, дескать, за народ, и кто он, и где он есть, если как бы вовсе и не существует, если можно с ним и так и эдак?

Взгляд элитарный и уксусный имеют свои посильные вариации и мелкие различия. В хамско-элитарном есть элементы подловатой сентиментальности. В эссенциальном – некая даже умственная беспощадность и разрыв с иллюзиями. Но вариации это несущественные. Главный взгляд происходит от несложенности среды власти, не успевшей породить у нас аристократическое понятие, в том числе и аристократическое понятие о народе.

Российская среда власти с Петра I по наши дни менялась в своем составе раз шесть и все порывами, не успев или едва успев породить аристократию.

Успевало поспешно и жадно порождаться барство, как и сейчас поспешно и жадно порождается. Оттого у нас и высших демократических понятий нет, что нет аристократизма, то есть встроенной в общество среды власти, успевшей не только обокрасть и обожраться, но и уже понять вред и безнравственность жратвы и воровства и почувствовать существование народа, свое отличие от него, свою благодарность к нему, выстроить свою концепцию нации и ее истории.

Бедный переходный период! Как подумаешь, то внезапно спадает раздражение против уксусников, а только уксусная унылость охватывает душу.

Главная цель воспоминательной прозы – правдивость. Но это правдивость «личная», правда с точки зрения одного человека.

В такой правде субъективный момент умеряется вкусом. «Личная правда», не будучи ложью, может быть безвкусицей. Присутствие вкуса особенно важно в изображении отношений интимных и отношений с вышестоящими людьми.

Вкус – это способность соизмерения своих пристрастий и антипатий, своей манеры видеть – с посторонним взглядом. Вкус – часть ума и сродни чувству юмора.

Отвечать злом на зло нельзя. Ибо у зла есть свойство возрастать. Каждое последующее зло хуже предыдущего. Но и добром на зло отвечать нельзя, ибо это значит попустительствовать злу, уступить ему. Зла добром не растрогаешь (добро индивидуально, имеет индивидуальность).

Так как же все-таки поступать?

Бороться со злом можно только стойкостью против зла, неподверженностью злу, вытравливанием его из себя.

Бороться со злом можно только созданием атмосферы, где зло задыхается, где не может существовать.

Один на один со злом не поборешься, потому что оно множественно. Добро может существовать как единичная личность. Зло возможно только как коллективное проявление, ибо у зла нет своей воли, а только воля множественная.

Стойкость против зла разбивает это множество, лишает его воли.

Нет маленького человека, нет этой темы. Маленький человек – это тот, кто на это решился, решился быть маленьким. Он либо хитрый сукин сын, либо недоумок.

Жалеть его нечего, как правильно сказала А. А. об Акакии Акакиевиче.

Кажется, что для достижения художественного результата достаточно совмещения внутренней потребности художника с пониманием потребностей среды. И в этом случае чем шире среда, тем шире и художник.

Дело же обстоит так, что широта среды (человечество, нация) мало что дает. Художник просто расплескивается на большей площади. Важна глубина постижения истинных потребностей пусть даже небольшой среды (социальная группа – дворянство, интеллигенция, даже сельская община).

Расхождение между самопониманием среды и пониманием художника не имеет значения. Художник независим. Он тем выше, чем менее «продукт среды», «выразитель» и т. д.

В сущности, должно произойти не одиночное совмещение (художник – среда), а двойное.

1) Истинные жизненные потребности данной среды; 2) истинные внутренние потребности художника; 3) жизненные потребности среды так, как их понимает художник, и 4) потребности художника, как он их понимает сам.

Здесь три субъективных ракурса. И лишь один объект – среда.

Следовательно, вопрос результативности искусства – вопрос оценки. В ней, видимо, самый гвоздь.

Только неотъевшиеся нации боятся, что сытость и комфорт погубят их. Поскорей бы отъесться, отмыться, расселиться, чтобы перейти к духовным интересам!

Заблуждение о том, что сытость ведет к безнравственности, сытые поддерживают в голодных.

Удовольствие самое острое доставляет нам тщеславие или просто нечто физическое – еда, выпивка, женщины. Это удовольствие острей, чем интеллектуальные пиры. Но потом все становится на свои места. Низменные удовольствия отходят. Остается главное.

Фашист – это националист, презирающий культуру.

Поэтому Марцинкявичус или Яан Кросс – просто люди, болеющие за свой народ, а Кожинов, написавший подлую статью об ОПОЯЗе, – фашист.

Аристократия не сословие. Аристократизм – понятие высшей элитарности, порожденной, однако, средой власти.

Потому и путается порой аристократизм с принадлежностью к среде власти. (В России путалось барство с аристократизмом.)

Эта среда, неминуемо просвещаясь и приобретая высшие понятия, порождает нечто противоположное своей необходимой грубости – аристократизм.

У нас еще аристократизма мало, его почти нет, ибо среда власти еще только формируется, еще не отграничена, еще происходит постоянная диффузия между народом и этой средой.

Аристократизм, то есть высшее понятие о человеческом достоинстве, – необходимый фундамент демократизма. Демократия появится у нас только вместе с аристократизмом.

Главное историческое понятие сталинизма – преемственность власти. В этом его антиреволюционная сущность. Сталин выстраивал эту преемственность от Ивана Грозного до Петра Великого. Дальше, до себя, достроить не успел.

У него было плебейское уважение к дворянству. Ради чего и держал графа Игнатьева и сомнительного графа Толстого. Наше начальство графьев не знало и потому полагало, что таковы и должны быть графья. Все графы и дворяне в нашей среде власти – мнимые либо уж совсем подлые.