Давид Самойлов - Памятные записки (сборник)

Думаю что мой короткий очерк добавит несколько черт к тому, что написано Даниэлем о себе и о своем времени.

Если считать, что опыт жизни каждого человека сугубо индивидуален, то в нем не должно содержаться ничего поучительного для других. Наличие литературы не опровергает этого. Ведь признаком ее считается собирательность образа, т. е. утрата подлинной особенности и замена ее типом, которому придается своеобразие средствами искусства.

Это соображение никогда, впрочем, не останавливало мемуаристов. Видимо, потому, что между индивидуальностью и типом существуют свои сложнейшие отношения и нет непроходимой пропасти. Наиболее наглядно это в портретной живописи. Самый неискусный портрет интереснее для нас, чем неискусный пейзаж, натюрморт или композиция на исторические темы.

Об этом можно было бы написать целый трактат. Да я и слышал этот трактат в неторопливом изложении Юхана Пуйестика, пярнуского философа, во время одной из длинных прогулок по пустынному пляжу, вылизанному волной. В осеннем освещении на фоне бледной низкой воды, медленно восходящей к горизонту, фигура Пуйестика в лиловом плаще и с косо надетым беретом выглядела весьма импозантно и вполне соизмерялась с морем.

Своей нордической челюстью философ легко перемалывал в песок самые каменистые тезисы, а его гигантские следы на мокром пляже отмечали абзацы его неторопливой речи.

Мой друг обладал чисто фокуснической способностью, ухватившись за край самой незначительной мысли, тянуть ее изо рта как бесконечную ленту.

Вот и здесь, придравшись к моему сетованию на полное бессилие ответить вопрошающим меня в письмах молодым стихотворцам на вопросы: как стать поэтом, или на требования «решить судьбу», или на просьбы раскрыть сущность поэзии, он развил целую теорию автопортрета.

Его главным положением было наличие в природе вещей способности к невероятным переходам от невозможного к возможному, то есть предрасположенности самой природы к чуду.

– Попробуй не отвечать ни на один из этих вопросов, – неожиданно вернулся Пуйестик к началу разговора. – И если у тебя нет системы, попробуй изложить твой опыт без всякой системы.

Мы уже покинули пляж и мимо надписи «Собак не водить» вышли в приморский парк. Ноги сами влекли нас в сторону бывшего казино. Пуйестик стал рассеян. Его плащ из темно-лилового превратился в сиреневый. Я давно заметил эту хамелеонскую способность плаща менять цвет согласно месту и времени, а может быть, соответственно настроению хозяина.

– Мой опыт несовершенен, – сказал я. – Не могу даже сказать, что стал поэтом именно таким, каким собирался стать. Я, пожалуй, должен отговаривать пишущих мне от профессии поэта, поскольку могу говорить лишь о чем-то не вполне или в слабой степени осуществимом… Но это уже дидактика, к которой я питаю отвращение…

– Я тебе изложу когда-нибудь теорию неудач, – ответил Пуйестик. – Зайдем погреемся.

Мы стояли уже на пороге маленького кафе, расположенного вблизи бывшего казино…

Речь, по-видимому, должна идти об уникальности вселенной, о неповторимости истории, о неподражаемости каждой судьбы. Но все это можно было бы изложить только в виде грандиозной концепции, объять которую может только беспредельный ум Юхана Пуйестика.

– Вселенная – устройство, не имеющее заднего хода, – однажды сказал мне Пуйестик.

– Но все ли предопределено в ее поступательном движении? – спросил я.

– Этого мы не узнаем, пока не разгадаем, почему именно в механизме вселенной нет заднего хода.

Юхан умел забросить мысль на ту высоту, откуда практически достать ее не было возможности. Меня же интересовало конкретно, какую роль играла случайность в моей жизни и моем формировании.

Неизвестно, был ли я в ту пору поэтом, хотя бы в потенции. Тем более, что никто толком не знает, что такое поэт – способность ли производить некие словесные передаточные формы или неосознанное свойство особого проживания реальности. Если второе по существу важнее, то возможно, что случайное впечатление, даже неосознанное, может оказать на нас необычайное влияние.

Природа монологична. Прекрасно, что появилась теория информации. Но информацию мы получаем друг от друга и от природы. Друг от друга – диалогом. А от природы? Мы не можем ей ничего сообщить.

Дерево сообщает нам форму свою, и листву, и красоту, и великий свой шум в осенние дни, и полет вдоль бледного моря.

Именно это относится к свойству природы не возвращаться назад. То есть к велению смерти.

Ах, друг мой Пуйестик, дай мне жить!

Погрузившись в работу, я не встречался с Юханом Пуйестиком ровно столько времени, сколько нужно человеку, чтобы прийти в отчаяние от собственного косноязычия.

Мы никогда не сговаривались о встрече. Пуйестик обладал мистическим свойством появляться на дорожке парка, когда я вызывал в воображении его фигуру. Вообще в этом было нечто странное. Да и весь Пуйестик как будто принадлежал к другому измерению, в чем нам еще придется убедиться.

Например, он никогда не интересовался моей работой. Не поинтересовался и на сей раз. Но заговорил именно о том, на чем я остановился.

– В мыслях вашего Федорова о смерти, – начал философ без всякого предисловия, – есть рациональное зерно. Но его догадка о возможности воскрешения ушедших поколений не обоснована современными знаниями о возникновении вселенной. Подсчитав количество энергии, выделившейся через десятую долю секунды после первичного взрыва, я обнаружил существенную утечку энергии между миллионной и стотысячной долей первой секунды существования мира. Это нарушение закона сохранения энергии заставило меня задуматься.

Самое интересное, что эта утечка происходит постоянно. И в наши дни тоже.

Что же это означает? А означает вот что. Это моя догадка.

Дело в том, что вселенная развивается не только во времени и в трехмерном пространстве. Но последовательно проходит этапы от низших измерений к высшим. И эти переходы требуют колоссальной энергии. Энергия между миллионной и стотысячной долей первой секунды ушла на переход вселенной от нулевого измерения в первое, от одномерного пространства в двухмерное и из двухмерного в трехмерное. Каждый из этих процессов протекал в своем особом измерении времени, которое мы не можем сопоставить с нашим трехмерным временем. Сейчас некоторые явления заставляют предполагать, что вселенная переходит из состояния третьего измерения в четвертое. Все теории об ограниченности времени существования нашего мира и даже подсчеты о времени, которое уйдет на новое сжатие ее до точки, верно отражают преходящесть трехмерной вселенной. Но не учитывают новую стадию ее развития – существование в четырехмерном пространстве с ему присущим, непредставимым для нас временем.