Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 4

Трофимов еще ниже поник головой:

— Я сам понимаю, что туговато у меня идет наука!..

Свердлов замечает, что Трофимов совсем упал духом, берет его за локоть. Ласково и серьезно говорит:

— Жизнь — сложная штука, и не легко найти человеку свое место в ней, потому так много и разочарований. Нужна изрядная энергия, чтобы отыскать это место. Но это не должно тебя пугать, Трофимов!

Трофимов поднимает голову, взволнованно и благодарно смотрит на Якова Михайловича.

Их догоняет крестьянин. Он с восхищением смотрит на Свердлова:

— Как от заутрени вышел, почитай, на шести собраниях побывал… и всюду вы, сынки!

Все рассмеялись.

— А к какой же партии, сынки, окончательно приткнемся? — спрашивает он.

— Может, свою организуем? — лукаво предлагает Свердлов.

— Не подымем… Елки-моталки… Маловато… Позвать бы еще кого…

— Позовем, — улыбается Свердлов.

— А он у нас за организатора будет? — уже повеселев, лукаво поддразнивает Трофимов.

Свердлов улыбается Трофимову:

— А что ты думаешь? Все может быть.

Паровозное депо. Много рабочих, подростков, женщин.

Крестьянин говорит Трофимову, одобрительно оглядывая толпу:

— Теперь подымем, елки-моталки!

Овацией встречают рабочие Свердлова, поднимающегося на импровизированную трибуну.

Свердлов горячо говорит:

— Надо понять, товарищи, что свобода нужна только нам! О какой свободе могут мечтать капиталисты, когда всё в их руках, всё, вплоть до наших жизней, которыми они распоряжаются, как хотят. Мы же та армия, которую без счета кладут на полях маньчжурских за свои доходы капиталисты, но мы должны стать той армией, которая теперь повернет свои штыки и скажет им: «Довольно, хватит!» Но армия без оружия — не армия, а толпа, которую они расстреляют. И армия без нашего рабочего командования — это тоже не армия народа, поэтому, товарищи, к оружию!

И как бы в ответ на призыв Свердлова — ряд поднятых на прицел револьверов.

Команда:

— Пли!

Щелкнули курки.

Полянка в бору; группа в десять человек молодых рабочих-дружинников учится стрелять залпами. Среди них в строю — Свердлов.

Другая шеренга обучается военной ходьбе, третья — ружейным приемам. В стороне индивидуальная стрельба по мишени.

Командир первой шеренги скомандовал:

— Отделение!

Все снова подняли револьверы на прицел.

— Пли!

Они спустили курки. Командир недоволен:

— Нет, это не залп, ребятки. Залп должен быть как один. Притом не забывать о прицеле. Еще раз. Прицел по елочке! — командует он. — Зря не спускать курок у оружия — это пусть солдаты в царской армии делают, а революционеру-боевику без цели стрелять не годится. Отделение!

Шеренга, целясь, поднимает револьверы.

— Пли!

Во второй шеренге, где дружинники обучаются маршировке, слышна команда:

— Смирно! Направо! Ряды сдвой! Шагом марш!

Шеренги четко выполняют все команды.

К первому десятку подбегает посыльный, что-то по-военному докладывает командиру. Командир отдает честь. Шеренга стоит «смирно».

Командир вызывает:

— Дружинник товарищ Андрей, к взводному командиру на индивидуальную стрельбу.

Яков Михайлович делает два шага вперед из строя, поворачивается налево и идет к мишеням.

Миронов стреляет по мишени подряд два раза.

Трофимов укоризненно качает головой.

Смущенный Миронов неловко оправдывается:

— Рука дрожит…

— Рука должна быть твердой, в этом все искусство стрельбы! — говорит поучительно Трофимов.

Миронов просит:

— Разреши еще раз?

Он долго целится. Трофимов поправляет ему руку. Миронов стреляет и, как мальчишка, бежит к мишени.

По-военному подходит Свердлов и отдает рапорт Трофимову:

— Товарищ командир, дружинник Андрей прибыл по вашему вызову.

— Вольно! — серьезно отвечает Трофимов, а затем уже неофициальным тоном: — Давайте постреляем, Михалыч!

Издали, победоносно помахивая бумажной мишенью, бежит Миронов.

— Прямо в яблочко! Смотри, Трофимов!

Трофимов горделиво:

— Видишь, Михалыч, какие успехи у меня Миронов делает.

Миронов доволен похвалой учителя:

— Спасибо, Трофимов, за науку. Когда-нибудь вместе будем сражаться в одном ряду. Моя пуля, командир, тебя не обманет. Руку!

И они сердечно пожимают друг другу руки.

— Ну, Михалыч, посмотрим, как твои успехи, — говорит Миронов.

Свердлов аккуратно целится и, не торопясь, спускает курок. Выстрел.

Трофимов вглядывается и говорит с довольной улыбкой:

— При его зрении… неплохо…

Перрон вокзала в Екатеринбурге. Идет проливной дождь. Вокзал переполнен полицией. Здесь сам начальник местной охранки Самойленко. С ним рядом — Казимир Петрович. Он держит себя «столичным гостем».

— Неуловимый человек, говорите? С января не можете за ним угнаться? А я могу вам, господин начальник, совершенно точно доложить: едет он в Екатеринбург из Перми почтовым поездом номер четыре, который прибудет в два часа дня. Хе! Хе! Я-то его обязательно узнаю. Лично знаком. Глаза, голос, руки — приметы особые… Мы его здесь же на перроне и задержим…

Убогая лачуга на пустыре на краю города. Идет проливной дождь.

В лачуге на лавке лежит больной рабочий Сухов, которого мы видели в группе Свердлова. Возле него сын девяти-десяти лет — Ленька, сидит и читает отцу вслух «Мертвые души».

Жена Сухова, Анисья, худая женщина, потерявшая в горе и нужде возраст, раздувает самовар, убирает посуду, расшвыривает в злости вещи.

В подслеповатые окна барабанит дождь.

Ленька читает:

«У меня не так. У меня когда свининка — всю свинью давай на стол, баранина — всего барана тащи, гусь — всего гуся!..»

Анисья останавливается возле мужа, не глядя на него, через плечо бросает:

— И этот придет?

Сухов будто не понимает ее, желая избежать ссоры:

— Кто?

Анисья всем корпусом поворачивается к мужу, почти кричит на него:

— Ты знаешь кто! Черный…

Сухов приподнимается на локте:

— Михалыч?

Она его перебивает:

— Не знаю, как его звать, и знать не хочу…

Потом, с трудом проглотив слюну, говорит странно спокойным голосом:

— Послушай, Алексей, собрание в последний раз… А увижу этого… кипятком обварю… Ты меня знаешь. Вот крест…

Сухов отвернулся:

— Читай дальше, сынок.

Анисья лихорадочно одевается, ее руки трясутся. Она почти невменяема:

— Ты запомни, Алексей, сядешь в тюрьму, собственными руками зарежу Танюшку и Лидку… сама повешусь. Чем с голоду сдыхать, по миру итти — лучше сразу…

Сухов зябко поеживается, хочет приподняться, но больная нога мешает ему.

Острая жалость к близкому человеку сразу охлаждает гнев Анисьи. Она поправляет сползшее одеяло, тихо спрашивает мужа:

— Тебе что? Холодно?

Сухов качает головой: