Ганс Леберехт - Свет в Коорди

— Янсон?

Она пришла к нему две недели тому назад. Но в тот раз у него день не был приемный. В приемный день товарищу Янсону было некогда, — он разрешал какие-то очень важные дела. Он так громко кричал по телефону и ругался. И когда Тильде все-таки набралась духу и вошла, Янсон только рукой махнул: «Завтра, завтра…» Но назавтра Янсон не смог принять заявления, потому что оно было не чернилами написано, а карандашом. Он сказал: «Приди послезавтра». Но послезавтра Янсон поехал в город по делам службы… И вот сегодня Тильде пришла уже с самого утра, чтоб не упустить Янсона, хотя, быть может, это ему и не понравится… Придет ли он сегодня?

Муули посмотрел на часы.

— Запоздал, но придет… Придет непременно.

— Насчет хворосту я с ним говорила еще… — оживилась тетушка Тильде, видя внимание Муули. — Дров нет у меня. Если леспромхозу представить бумажку с печатью волисполкома, там могут дать хворосту или даже лесу…

Слушая тетушку Тильде, Муули молча смотрел на ее худые руки и босые ноги, коричневые от солнца, с набухшими венами. Узловатые вздутия набрякших вен без слов свидетельствовали о непосильном труде, принятом Тильде за всю ее жизнь в Коорди.

Муули вдруг ясно представил, как тетушка Тильде и сегодня, почему-либо не дождавшись Янсона, натруженными ногами пойдет обратно месить пыль под солнцем — итти ей километров пять, не меньше! На пути этом она встретит знакомых женщин — может быть, старуху Месту Тааксалу, идущую в лавку за дрожжами, или жену Йоханнеса Вао Лийну, везущую бидоны с молоком в маслобойню. И, придерживаясь вот этой худой натруженной рукой за борт телеги Лийны Вао, тетушка Тильде, сурово поджав губы, будет рассказывать о хворосте, о кирпиче… А встречные расскажут десяткам другим, что Янсон хворосту пожалел для тетушки Тильде, не выслушал как следует в спешке, не понял…

Тетушка Тильде, польщенная вниманием этого серьезного человека, приготовилась рассказывать дальше, но Муули вдруг резко встал и нахлобучил шляпу.

— Ты никуда не уходи, — тоном приказания сказал он, — Янсон сейчас придет, я знаю.

И, вскочив на велосипед, выехал на шоссе.

На дворе Янсона, прислоненные к стене сарая, сохли сачки с прилипшими к ним водорослями. Разглядев на сетке лягушечий трупик с содранной кожей, Муули подумал, что, наверное, Янсон поздно вернулся с ловли раков, до чего был великий охотник.

В холодных сенях он увидел двух белоголовых подростков, сыновей Янсона, нагнувшихся над высокой плетеной корзиной; непрерывное шуршание и возня слышались под листьями лопухов, покрывающих корзину.

Муули вошел, забыв постучаться.

Янсон ел яичницу со шкварками; расплавленная капля сала стекала с его подбородка.

— Запоздал, друг, — с непонятным выражением в голосе сказал Муули.

— А что, из уезда звонили? Сводку? — встревожился Янсон, отодвигая сковородку.

— Нет, там тетушка Тильде пришла, ей, видишь ли, штемпель нужен, — таким же непонятным тоном сказал Муули.

— Тильде? — не сразу понял Янсон. — А-а… Насчет хвороста… Душу съела с этим хворостом, въедливая старуха…

Обиженное выражение показалось на лице Янсона, он с сожалением посмотрел на отодвинутую сковородку, налил себе стакан молока, поставил кувшин перед Муули.

— Выпей стаканчик…

— Спасибо, ел, — сухо ответил Муули. — Я подожду…

— Я сейчас, — заторопился Янсон.

Муули вдруг невесело усмехнулся.

— Чего ты? — удивился Янсон.

— Видишь ли, тетушке Тильде, собственно, не ты нужен, а штемпель… Так и сказала: «Мне не Янсон нужен, а штемпель…» Видно, не заслужил ты расположения Тильде. Это плохо, друг.

— Только и дела, что Тильде хворостом снабжать, — пробурчал Янсон, раздражаясь от насмешливого тона Муули. — Тут уезд на плечах сидит, — голова кругом идет, не знаешь, как дорожно-ремонтные работы к сроку выполнить. Вот и сегодня бы сорок подвод должны выйти на возку щебня, а мужички не торопятся, мол — успеется…

— Дешевый разговор… — оборвал Муули и пожал плечами. — Ясное дело, если тебе не к спеху хотя бы для тетушки Тильде дело разрешить, так и крестьянам успеется. Разобрал ты ее дело? Думаешь, крестьяне этого не видят? Вот, скажут, Янсон для Тильде хворосту пожалел, а сын ее за советскую власть сражался. Пустяковое это дело? Как можно?..

Муули встал и, с отвращением глядя на жирную каплю, стекающую с подбородка Янсона, сказал очень тихо, но внятно:

— Ведь будь дело в Янсоне только, так и чорт с ним — полбеды, но Янсон — председатель волисполкома и понять этого не может до сих пор… Вот в чем беда. Исправь ошибку, Янсон!

Янсон изумился. Он впервые видел сдержанного Муули в таком гневе. В спешке вытерся полотенцем и, схватив с вешалки шапку, вышел вслед за Муули.

Оба уселись на свои велосипеды и поехали к волисполкому — Муули впереди, за ним вплотную Янсон.

Ехали молча.

Янсон молчал, потому что был обижен. Им случалось спорить с Муули, ему иногда приходилось выслушивать от парторга довольно обидные вещи, но всегда это было в сдержанной и необидной форме и всегда по делам «большого масштаба», как называл их гордо Янсон. Например, при обсуждении больших дел и планов, касающихся всей волости Коорди. А тут вдруг из-за этой тетушки Тильде Муули вышел из себя!.. Как будто так уж важно, получит ли Тильде на недельку раньше или позже свой хворост… В конце концов, в Коорди много хозяйств, сотни людей, — не может же Янсон угодить всем. Будь кто-нибудь другой из активистов волости на его месте, пожалуй не понравится — взвоет. Работа ответственная, иногда ночи нехватает для работы, во время больших ответственных кампаний случается по три ночи не бывать дома. Нет, побудь кто-нибудь в шкуре Янсона…

Янсон ощутил чувство, похожее на жалость к самому себе, исподлобья посмотрел на крепкий, упрямый затылок Муули, едущего впереди, шумно вздохнул.

«Вот занялся бы тихо, мирно своим хозяйством», — подумалось ему дальше. Играл бы на басовой трубе в местном духовом оркестре, иногда выступал бы с речами на спортивных соревнованиях или на вечерах добровольного пожарного общества, — Янсон умел и любил блеснуть красноречием, — и было бы спокойно… Эх, зря он когда-то не уперся, не отказался, когда выдвинули на эту работу!

И в то же время Янсон чувствовал, что ему бы уж трудно было отказаться от своего нового положения. Он, которого когда-то, не так давно, несколько снисходительно, хотя и дружелюбно, называли просто Яаном, стал теперь одним из первых людей волости, и все его теперь называли товарищем Янсоном. У него был свой служебный кабинет, и телефон на столе, и печать в кармане, и секретарь приносила ему бумаги для подписи. Когда-то многие в волости могли высказать свое превосходство и власть над ним, а теперь он мог сам по телефону вызвать любого председателя сельского совета или сельского уполномоченного и поговорить с ним как старший. Он был властью!