Ганс Леберехт - Свет в Коорди

Ехали всю ночь. На пути многие выходили, но в вагон входили новые пассажиры, и так как тут было много знакомых, компания не таяла.

Уже рассвело, когда поезд остановился у станции Пауля Рунге. Он застегнул шинель и надел шапку.

— Твой хутор здесь? — спросил его сосед.

— Да… — запнувшись, ответил Пауль Рунге.

Его не встретили ковровые сани, запряженные гладким сытым жеребцом, — некому было встретить, но это не могло испортить его настроения. Оно было ясное и радужное, как и этот солнечный и яркий декабрьский день. Рунге быстро шагал по широкому, гладко раскатанному шоссе, острым внимательным взглядом всматривался в окружающее. Знакомая дорога… Вот там на развилке старинный полуразрушенный трактир, грубо сложенный из плитняка. За ним крутой поворот с мостом через узенькую речку Коорди и с водяной мельницей у самой дороги. На эту мельницу он, Пауль Рунге, до войны приезжал молоть муку Курвеста.

Дальше путь Рунге лежал мимо каменного здания старинной помещичьей усадьбы, — белая колоннада его хорошо была видна из-за зимних деревьев парка. В парке с криками бегали дети. «Теперь там школа», — догадался Пауль. Недалеко от мызы помещалось здание волисполкома; красный флаг виднелся с дороги.

— Туда зайду завтра, — решил Пауль. — Раньше посмотрим…

Он свернул с дороги и минут через десять стоял у приземистого каменного дома, давно не покрывавшегося известкой. В таких одноэтажных, построенных из плитняка зданиях у помещиков когда-то жили ключницы, садовники и челядь. Вошел на широкий двор. Из раскрытых дверей сарая слышались звонкие удары по железу. Под окошком хлева дымился свежий конский навоз.

Пауль Рунге постучался в тяжелую дверь. Она неторопливо открылась. Среднего роста человек, стройный, весь словно сбитый из мускулов и жил, стоял на пороге и, держа в руках клещи, с минуту спокойно всматривался в Пауля.

— Пауль Рунге вернулся, — так же спокойно сказал он через плечо в комнату. — Входи, Пауль.

— Здравствуй, Каарел Маасалу, — поздоровался Пауль.

В большой темноватой кухне было немного дымно. В очаге трещал огонь; две женщины хлопотали около него. В одной из них Пауль узнал Альвину, жену Маасалу, в другой старуху Меету, мать Кристьяна Тааксалу.

Женщины пододвинули гостю стул.

— У меня подковы в огне, — кивнул Маасалу на клещи. — Лошадь подковываем. Я скоро освобожусь, не обращай внимания. Раздевайся, садись. Скоро будем обедать.

— Действуй… — засмеялся Пауль. — Я посижу, посмотрю…

Он узнавал Каарела. Не в привычках Маасалу было волноваться. Говорил он сейчас так, словно и не было долгой разлуки и они только что распилили гигантскую сосну там, в Водьясском лесу, где целую зиму работали на одной пиле, валили деревья в зимней белой чаще. В полдень, посмотрев на небо, Каарел хлопал рукавицей об рукавицу.

— Пора хлеб из мешка вынимать, — говорил он. — Будем обедать.

На скупо тлеющий костер ставили черный ячменный кофе, из холщевого мешка с провизией вынимали круглый крестьянский хлеб, соленую салаку и шпиг. Черствый, твердый, как полено, хлеб толсто нарезали острым финским ножом; шпиг, соленый как треска, резали тонкими пластинками. По-братски делили сухую батрацкую еду, запивая обжигающим кофе.

Пауль не без удовольствия осматривал жилистую фигуру Каарела, одетого в рабочую куртку из толстого сукна и в брюки, подхваченные у щиколоток. Забыв снять шинель, Пауль следил, как Каарел, запустив клещи в плиту, ловко вынул докрасна накаленную подкову и молниеносно заработал молотком. Ох, умел этот человек работать — пилить лес, пахать, сеять!..

— У кузнеца очереди не добьешься… — отрывисто говорил Маасалу, отбрасывая подогнанную подкову. — И зачем… Я и сам сумею — Тааксалу поможет. Он сейчас в конюшне у лошади. Я скоро… А ты молодцом выглядишь — молодцом, — сдержанно, по-мужски похвалил он Пауля.

Он вышел с подковами.

— Вы извините его, — смеялась Альвина, поспешно расчищая гостю стол, заставленный какими-то коробками с гвоздями и инструментами. — Вы знаете, Пауль, он и в день свадьбы рабочую куртку надел, — насос колодца испортился, — чинить пошел… А теперь в особенности работы много. Вы — насовсем в Коорди?

— Насовсем, — медленно ответил Рунге и задумался, разглядывая инструменты на столе.

Маасалу не задержался. За его крутыми плечами Пауль увидел смеющееся широкое лицо Кристьяна Тааксалу.

— Подковали, — сообщил Маасалу и со стуком бросил инструменты в ящик под столом. — А теперь пообедаем и поговорим. Вот и Тааксалу здесь, и Семидор придет. Хорошо…

Тааксалу, весь сияя доброжелательной улыбкой, долго не хотел выпустить руки Пауля из своей широкой лапы, распухшей и побагровевшей на морозе. Его низкий рокочущий бас сдержанно загудел на кухне.

— Ну вот, теперь и ты на месте, а? Хорошо, хорошо… Тысячи верст прошел, а волости Коорди не миновал, а? Хо-хо-хо…

Он оглушительно захохотал и шутливо подтолкнул Пауля локтем.

— Нет, это хорошо, что ты пришел, — успокоившись и усаживаясь на скрипнувший под ним табурет, говорил он. — Уж раз мы Семидора-неудачника пристроили к делу, так тебя подавно устроим.

Толстые щеки Кристьяна стали надуваться, и он снова захохотал.

— Куда же вы пристроили Семидора? — усмехнувшись, спросил Пауль.

— Как, ты не знаешь? — удивился Кристьян Тааксалу, словно все должны были быть в курсе событий в волости Коорди. — Землепашец. Его поля теперь с нашими граничат. Спроси Каарела.

— О, Семидор-неудачник землю пашет? — искренне удивился Пауль.

— Пашет, — кратко подтвердил Каарел Маасалу. — Осенью вместе пахали. Сначала у себя с Кристьяном, а потом у Семидора.

— У Семидора, брат, теперь пол-лошади имеется… — снова стал надуваться Кристьян. — Нет, ты спроси у Каарела…

— Ну, будет тебе, — нахмурился Каарел. — Эти мы с Семидором лошадь на двоих купили, — пояснил он Паулю. — У Тааксалу лошадь имеется, у меня с купленной выходит полторы лошади, а у Семидора — половина. На троих три лошади. Осенью пахали вместе, — два коня в плуге.

— Семидор пахал… — подхватил Кристьян. — Оставили мы его как-то на часок одного, ушли с Каарелом. Возвращаемся, — лошади стоят, а Семидор на камешке сидит. «Ну, — говорю Каарелу, — Семидору, как всегда, не повезло, наверное…» Подходим, а он обломок лемеха в руках вертит и в затылке чешет: «И откуда этот проклятый камень взялся на дороге. Словно из-под земли выскочил…»

Кристьян нахлобучил шляпу на уши, изобразил на толстом своем лице крайнее недоумение, сокрушенно поскреб в затылке, и Пауль, узнав Семидора, засмеялся.

— Ну что ж, наверное досталось бедняге? — спросил он.

— Да нет, что там, — сморщил нос Кристьян. — Ругать его — хуже теряется. Его всю жизнь ругали. Мы ему — ни слова… В тот же день сварили лемех в кузнице, и опять пошло дальше. Один бы Семидор, наверное, три дня камень этот там разглядывал.