Алексей Горбачев - Сельская учительница

— Почему? Думаете, я боюсь волков? — засмеялась она.

— Волки у нас редкость, но… — Саше Голованову хотелось броситься домой, взять свои лыжи и пойти с ней, и он сделал бы это, если бы не мелькнула мысль, что у нее не просто прогулка, а деловой визит в Голубовку, видимо по школьным делам, и, конечно, к Зюзину. — Вот что, Валентина Петровна, — рассудительно продолжал он, — оставьте лыжи, отвезу вас туда на председательском «газике». Это быстрей и удобней. — К его удивлению, она сразу же согласилась.

И вот едут они вдвоем по заснеженной степи. Саше хочется петь, у него отличное настроение — ведь рядом она, Валя, Валечка, Валюша. Он только в мыслях, в мечтах позволял себе называть ее так… Ах, если бы сейчас разыгрался непроглядный буран, и Валюша узнала бы, что он не оставит ее в беде, что он — сильный, смелый, что он, как бывало, пробьется сквозь метель… А если случится и заночевать в степи — беда небольшая: на заднем сиденье лежит огромный теплый тулуп, хватит на двоих! Не пропадут! Саше не привыкать к здешнему коварному климату… Но день был яркий, солнечный, от степной белизны побаливали глаза.

Валентина в полуоборот смотрит на Сашу Голованова. Она видит его чуть вздернутый нос, чисто выбритую розоватую (конечно, от мороза) щеку, его прищуренный смеющийся глаз… Ей хочется дотронуться пальцами до его щеки, убрать со лба выбившуюся из-под шапки русую прядку волос… Вот удивился бы скромный и застенчивый парень… Представив это, Валентина засмеялась.

«Не надо мной ли смеется?» — думает Саша Голованов. Он молчит, вздыхает, сидя рядом с ней. Он хочет сказать ей что-то ласковое, нежное, но слова затерялись где-то…

Валентине припоминается та ночь, когда они ехали с Сашей из города — поземка, замети, ужин в кабине… Тогда она больше думала об Игоре, возмущалась им… И пусть упрекают, говорят, что сердце ее изменчиво, но она теперь не думает об Игоре, она не верит, что есть на свете слепая любовь. Чепуха! Нет такой любви, любовь все видит, все примечает. Даже мать, чья любовь беспредельна и не вызывает сомнений, даже мать способна проклясть беглеца…

Валентине хочется положить свою ладонь на руку Саши, которая крепко держит баранку. Ей кажется, будто от этого прикосновения произойдет что-то еще незнакомое, волнующе-незабываемое…

— Вот и Голубовка, — с какой-то грустью говорит Саша Голованов.

Валентина отдергивает руку и краснеет.

Издали казалось, будто сельские строения — избы, амбары, сараи — сбились в кучу, прячась от стужи, заслоняя друг друга от острого ветра — так на выпасах скучивается в непогоду овечья отара.

Саша Голованов подъехал к зюзинскому дому. Навстречу вышел невысокий старичок в латаном полушубке, треухе и валенках. Он с любопытством взглянул на машину и, должно быть, подумал: «Чего это начальство к нам пожаловало?».

— Здравствуйте, Макар Петрович, — поздоровался вышедший из машины шофер.

— И-и-и, Саш, ты? Кого ж это ты привез к нам?

— Учительницу привез, Макар Петрович!

Валентина подошла к старику.

— Здравствуйте.

— Ну, ну, здравствуйте. — Старик посмотрел на Сашу Голованова, точно обращаясь к нему за советом: а дальше, мол, что говорить, что делать.

— Промерзли мы в дороге, Макар Петрович, — сказал Саша.

Старик понятливо закивал головою.

— Так это погреться можно, в хату заходите.

В избе гостей встретила старая, еще сильная и прямая женщина в белом платке. Платок, видимо, был накинут второпях, пока старик разговаривал у ворот с гостями.

— Вот, мать, гостей привечай, — сказал Макар Петрович.

Заулыбалась хозяйка, суетливо проговорила:

— Милости просим, гостечкам всегда рады.

Старик таинственно взглянул на хозяйку, та протестующе нахмурилась, но он отверг этот протестующий взгляд и, сказав «я сейчас», ушел куда-то.

Валентина думала, что встретит Константина, откровенно поговорит с ним и увезет его назад в Михайловку. Парня дома не оказалось.

— Где Костя? — поинтересовался Саша Голованов.

— На работе, где ж ему быть, — ответила мать, не придав значения вопросу.

— Мы приехали за ним, — призналась Валентина.

Старая женщина насторожилась, недружелюбно сказала:

— А чего за ним ездить-то.

— В школу он должен вернуться. Напрасно бросил. Все его друзья учатся, и ему надо учиться. — Валентине казалось, что она говорит с неотразимой убедительностью, что всякий, кто послушает ее, непременно согласится.

— Научился, хватит с него, — сухо ответила мать. — Пускай теперь дома отцу да матери помогает. Руки у нас у самих до всего не доходят…

— Но поймите, нельзя останавливаться на полдороге, — убеждала учительница. — Теперь всюду люди нужны грамотные.

— А у него что, грамоты мало? — оскорбленно спросила мать. — Любую книжку или газету прочитает. Вон швейную машинку починил. Громкоговоритель захрипел, Костик и его направил.

И Валентина вдруг поняла, что эту женщину ей не переубедить.

Вернулся Макар Петрович. У него теперь были помолодевшие веселые глаза, сквозь прокуренные с кристалликами льда усы и всклоченную бороденку проглядывала, как солнышко сквозь ветви, довольная улыбка. Он подал какой-то знак старухе, та с неохотой, но понятливо кивнула и направилась к печке.

— Что ж вы, раздевайтесь, в хате, чай, тепло. — Макар Петрович радостно потер ладонями. — Гости в хату — пироги на лопату. — Он застелил свежей скатертью стол, вытер лавку рукавом солдатской гимнастерки. — Садитесь, как вас…

Саша Голованов назвал учительницу.

— Садись, Валентина Петровна… Вишь, и вы Петровна и я Петрович, так что вроде родственники…

Саша помог Валентине снять пальто. Она села на лавку подальше от стола.

— Макар Петрович, я хотела поговорить с вами о Константине, — опять начала учительница, думая, что с отцом дотолковаться легче.

— А что о нем теперь говорить? Он по своей дорожке пошел…

— В школу ему нужно вернуться, учиться нужно.

— Э, Валентина Петровна, я думаю так: ежели, скажем, есть царь в голове, можно и без школы до больших людей дойти. Вон Горький, возьмите, какие он школы кончал? — старик торжествующе посмотрел своими хитроватыми глазами на учительницу и сам ответил: — Никакие. А книги его у меня имеются. Хорошо написано про Фому Гордеева. Складно… Ежели возьмем Костика нашего, он человек рабочий, механизатор! — Макар Петрович произнес это слово с каким-то благоговением, как раньше верующие люди, должно быть, произносили «господь-бог» или «Николай-угодник». — Костику трактор знаком? Знаком. Комбайн знаком? Опять же знаком. — Старик загибал свои крючковатые с темными ногтями пальцы, перечисляя, с какими машинами знаком его сын. — Костик с малолетства к этой самой индустрии тянулся, — добавил отец, употребив слово «индустрия» для большей убедительности — мы, дескать, тоже не лыком шиты, можем поговорить с грамотными.