Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести

Хотя по обычаям аула после смерти родного человека раньше чем через месяц работать на поле никто не выходил, теперь не было возможности соблюдать обычай. Да и сама мать не хотела сидеть дома. «Не могу я без людей, места себе дома не нахожу», — говорила она бабушке. Та была недовольна, что мать вышла на работу. «Не у меня одной горе, вон нас сколько теперь вдов, вместе‑то легче горе сносить», — говорила мать. Дед Абдурахман, хоть и не приходился нам родней, но в доме у нас был за своего, к нему прислушивались, даже суеверная, сварливая бабушка. «Иди к людям, дочка, — сказал Абдурахман моей маме, — поглядишь на тебя, сердце разрывается. Почернела вся. С людьми‑то оно легче. А о сыне не беспокойся. Я его с собой в лес возьму. Вон и Хажу к себе беру, обоим‑то не скучно будет. Да и голодными не останемся. В лесу как ни на есть, а еда найдется: и ягоды, и дичь какая–никакая».

«Тяжело мне без сына будет, Абдурахман», — печально вздохнула тогда мать. Ей не хотелось отпускать меня, но другого выхода у нее не было. Дома у нас было хоть шаром покати, а что оставалось на дне сундука, на поминки ушло. Теперь мы варили хинкал из травы, добавив туда горсточку кукурузной муки, которую колхоз отпустил вдовам фронтовиков, и с нетерпением ждали нового урожая. Это и заставило маму согласиться. «Что делать, поезжай, сынок. Хоть сыт будешь, а то душа у меня изболелась, когда вижу в глазах у тебя голод», — сказала она мне.

Маседо поехала к своей отаре в горы, а я с дедом Абдурахманом и со сверстницей моей, Хажей, отправился в лес.

Я спешил рассказать деду Абдурахману и Хаже о событиях, свидетелем которых я оказался. Сторожка Абдурахмана прилепилась к невысокой скале, а с трех других сторон была окружена деревьями. Подойдешь уже совеем близко, а ее все не видно. Разве только печь топится, тогда ви–ден тонкий столбик дыма над деревьями. Вот и сейчас я его заметил. Значит, Хажа готовит обед. Дедушка Абдурахман оказался прав: голодными мы не были — жарили заячье мясо или варили из него хинкал, готовили рыбу, которую я ловил на удочку и прямо руками в горной речке, протекавшей недалеко от сторожки. Хажа рвала траву для приправ.

Сегодня дедушка Абдурахман, взяв охотничье ружье, ушел рано. «Раныпе‑то легко было, — говорил он. — И сам помоложе был, и конь подо мной. Каждый день, бывало, лес обходил. А теперь вон и сам постарел, и коня нету. А еще теперь я и егерь». Он обычно возвращался усталым и, кряхтя, садился на крыльце. Мы старались приготовить к его приходу обед. Вот и сейчас, наверно, Хажа старается. Я тоже проголодался, с удовольствием думал о хинкале.

Хажу я застал у входа в сторожку. Она кормила туренка. Маленького туренка, еще безрогого, на высоких тонких ножках мы застали на прошлой неделе в лесу, в кизиловых кустах. Он был ранен в ногу. Когда мы подходили к нему, он с трудом поднялся, пытаясь убежать, но, сделав три шага, упал и застонал. Хажа подбежала к дрожащему от испуга туренку.

— Я первая увидела, он мой, — сказала она, обнимая туренка.

— Хинкал из него будет вкусный, — сказал я.

— Ты что! Ни за что не зарежем, — чуть не плача, сказала Хажа. — Ты, Султан, жестокий. Я видела, как ты в галку стрелял.

— В галок можно, они только посевы портят, — заявил я.

— Нет, нельзя. У них тоже есть свои мама, папа и дети, — говорила Хажа.

Удивительная эта Хадаа. Раньше я ее вообще не замечал, хоть она и училась в одном классе со мной и жила в нашем авале. Я редко встречал ее на улице. После школы она сразу уходила домой и уж не выходила. Помогала матери по хозяйству, кормила ягнят, кур да всяких приблудных кошек, которых она приводила к себе домой, несмотря на упреки матери. В классе она отвечала уроки тихим голосом, неслышным на задних рядах, где я сидел. Тогда мне и в голову не приходило, что эта, как мне казалось, тихоня, станет моим другом. А случилось это вот как.

Как‑то я пришел на озеро искупаться, день был жаркий. Хотел я уже было влезть в воду, вдруг вижу, верзила Абулгасан делает мне знаки, подожди, мол.

Хоть Абулгасан и был из нашего авала, мы его своим пе считали, потому что все его братья жили з верхнем авале, и он часто пропадал там. Но и с нами, нижнеавальскими ребятами, он враждовать боялся, как‑никак жил‑то ведь он у нас, и выступи он во время драки на стороне братьев, мы бы уж ему не простили. Вот он и держался обычно в стороне, когда мы дрались С верхним авалом, за это его и прозвали «Абулгасан–середняк», — там Абулгасан и тут Абулгасан.

Так вот этот самый Абулгасан делает мне знаки. Ну, я подошел.

— Чего тебе?

— Хочешь Хамзе отомстить? — говорит он.

У меня аж глаза загорелись. Хамза был моим заядлым врагом из верхнего авала.

— Хочу, — говорю я.

— На вот, это его штаны. Брось в речку, пусть достанет, — шмыгнув прыщеватым носом, сказал Абдулгасан.

Я обрадовался. Наконец‑то отомщу Хамзе, я обиду не забыл. Недавно бабушка послала меня в верхний авал за нюхательным табаком. Хамза подкараулил меня из‑за своего забора и науськал на меня свою собаку, когда я проходил мимо. Та набросилась и разорвала мне сверху донизу мои единственные штаны, пришлось мне домой бежать чуть не нагишом. А проклятый Хамза хохотал мне вслед. Вот, думаю, сейчас я ему отомщу. Схватил штаны у Абулгасана и бросил в речку.

— Эй, Али, — слышу вдруг голос Хамзы, — посмотри‑ка, Султан твои штаны в речку бросил. Лови скорей.

Я так рот и разинул. Бросился бежать, а мой двоюродный брат Али за мной.

— Ах ты, собака, — слышу голос Али, — я тебя защищаю всегда, а ты… — Я бегу что есть силы, знаю, какие тяжелые кулаки у моего двоюродного брата, недаром его так боятся ребята из верхнего авала. Я слышу стук босых ног Али и готов разреветься. Вот–вот он настигнет меня.

И т–ут вдруг откуда ни возьмись Хажа. Гонит корову в стадо. Остановилась и громко так крикнула: «Ох, ребята! Посмотрите‑ка туда». Я остановился, остановился и Али. А Хажа стоит между нами и так удивленно смотрит вверх в сторону верхнего авала, что и мы невольно глаза таращим.

— Чего там? — не выдержал наконец Али. А сам, как кот на мышь, смотрит на меня. Вот–вот бросится. — Уходи с дороги!

— Там, — заикаясь, говорит Хажа, — там Раиса Семеновна в окно смотрит, а ты в одних трусах. Не стыдно?

Я знал, что Али очень нравится наша молодая учительница Раиса Семеновна, но, оказывается, и Хаже это известно. Али растерялся, оглядел себя, словно только сейчас увидел, что стоит в одних трусах. Потом посмотрел на окно Раисы Семеновны и, прячась за деревьями, побежал к реке. «Я тебе покажу, погоди только», — оглянувшись, погрозил он мне кулаком.

Ох, как я обрадовался. Теперь‑то я знал, ничего мне не будет от Али: пойду к нему вечером и все объясню. Расскажу, как этот верзила Абулгасан меня надул, он на нашего Али зуб имеет, это я точно знаю. Смотрю в прищуренные, с хитринкой глаза Хажи, спрашиваю с удивлением: