Федор Кравченко - Семья Наливайко

…И вдруг он увидел, как распахнулась дверь и на пороге появилась Клавдия. Она искала кого-то глазами. Ким весело сказал:

— Ну, вот и женщины к нам идут.

Кореец протянул Клавдии стакан с бузой, но она, словно не замечая никого, шла к Максиму. Он поднялся ей навстречу. У нее было светлое, улыбающееся лицо, такое, каким оно запомнилось Максиму с первых дней совместной жизни.

— Я тебе Леньку принесла, — сказала Клавдия. — Тебя обманули… Леня не умер, вот он у меня за спиной. Возьми его…

Она повернулась к нему спиной, и Максим с радостным криком потянулся к ребенку. Но вдруг увидел, что это не Леня, — это была маленькая кореянка.

Клавдия посмотрела на Максима через плечо и засмеялась, обнажая большие белые зубы. Максим повалился на циновку и зарыдал.

…Проснулся он с мокрым от слез лицом и увидел склонившегося к нему Кима. Вокруг — никого. На циновке не было никаких признаков вчерашнего пиршества. В углу лежали аккуратно сложенные подушки и разноцветные ватные одеяла, — покрытые белыми кружевными накидками.

— Что-то приснилось? — участливо спросил Ким, глядя на Максима понимающими глазами. — Наверное, родные края приснились? — Кореец почему-то вздохнул.

Максим сел на циновке рядом с корейцем и спросил:

— Скажите, учительница Наливайко брала у вас вчера машину? Вечером?

— Вчера вечером? — Ким лукаво подмигнул. — Вчера вечером к ней муж приехал, а в такие вечера ее не вытянешь из дому… А почему вас это интересует?

Максим ответил уклончиво:

— Да так… Я мог тоже уехать с той же машиной… с которой она должна была уехать. Ну, думал, что прозевал.

— Зачем вам уезжать? — сказал кореец. — В записке сказано, чтоб я вас устроил. Оставайтесь, пожалуйста.

— Нет, — решительно сказал Максим, начиная собираться в дорогу. — Я в Россию вернусь. В колхоз «Луч»… Там у меня мать-старуха. Так что прощайте…

Из-за горы показалось багряное солнце. На него еще можно было смотреть. Облака, туманная полоса в горах, снег — все было окрашено в красновато-золотистый цвет.

Верхушки тополей зажглись от солнца. Над ними вился белый дым, шедший из дымоходов. Над домами показался силуэт всадника, он как бы плыл в воздухе. Трудно было разглядеть дорогу, тонувшую в ярко освещенной полосе тумана.

Максим озирался по сторонам. Он не мог найти дом, в котором жила Клавдия. Белые домики были похожи друг на друга. Максим подумал, что в эту минуту Клавдия, быть может, смотрит на него. Она, пожалуй, побоится идти в школу и сорвет урок.

Не торопясь, Максим вышел на дорогу. У сельсовета стояли телеги, хотя дорога была покрыта глубоким снегом. Казахи в огромных лисьих шапках сосредоточенно поили лошадей. Может быть, они могли бы подвезти? Но он только на мгновение задержался возле них и заковылял дальше. Ему не хотелось уходить, но он упрямо продолжал идти.

Под ногами блестел укатанный колесами снег. На освещенных солнцем голых ветвях деревьев стаями сидели веселые взъерошенные воробьи. Они купались в солнечном свете, оглашая воздух неумолчным чириканьем. Где-то далеко горланили петухи.

Максим выбрался в поле и сел на белый холмик у дороги, вонзив в мягкий снег костыль. Он сидел так целый час и готов был просидеть весь день. Но его заметили проезжавшие мимо казахи. Они остановили подводы, груженные мешками с зерном, и с недоумением разглядывали человека в шинели, сидевшего просто на снегу.

Максим не понимал, о чем говорили ему казахи. Он попробовал угостить их табаком. Казахи отказались и продолжали кричать. Старик с редковолосой бородкой взял костыль, протянул его Максиму.

— Да отстаньте вы от меня! — закричал Максим, отворачиваясь от осаждавших его людей. — Я ни бельмеса не понимаю.

Переглянувшись, казахи рассмеялись. Не обращая внимания на ругань, они дружно подняли его с земли и потащили к одной из подвод. Сидя уже на подводе, он снова предложил казахам табак, но теперь они сами вытащили из карманов бархатные кисеты и наперебой стали угощать его куревом.

Он долго ехал с казахами, сидя на мешках. Затем казахи свернули в сторону едва видневшегося вдали элеватора. Жестами они приглашали Максима к себе в аул. Он в свою очередь объяснил им, что спешит на станцию. Казахи отпустили его неохотно.

Он остановился посреди дороги и долго смотрел им вслед.

На станции Максим узнал, что пассажирский поезд будет только к вечеру. Он решил без билета войти в вагон, как это делали другие. В конце концов, ему нечего терять.

Тяжело опираясь на костыль, он бродил по поселку.

День был солнечный, яркий. Подтаявший снег сверкал и искрился. На голых ветвях деревьев заметны были преждевременно появившиеся почки. На воротах хлопал крыльями и пел петух. Мимо белых домиков проезжала подвода. Ленивые быки шли медленно, налегая друг на друга. На возу лежал человек в черной барашковой шапке — настоящий чумак. Он вяло помахивал кнутом. Позади него сидел казах в коротком овчинном полушубке. Максим вспомнил родные села. Такую картину можно было наблюдать много лет назад. Если бы не горы, подумал бы, что находится где-то на Украине, чудесно перенесенный в отдаленное прошлое…

Неожиданно раздался голос, заставивший Максима вздрогнуть и обернуться:

— Левчук! Товарищ Левчук! Не узнаешь! Это я, Омаров!

— Тпру! — заорал человек в барашковой шапке, и в это мгновение Максим заметил, что у казаха, сидевшего позади возчика, страшно укорочены ноги. Они были отняты выше колен, круглые кожаные чехлы заменяли ботинки.

Максим догадался, что это фронтовик, остановился и, дружелюбно улыбаясь, сказал:

— А я не Левчук.

Омаров пристально вгляделся в лицо Максима и сконфуженно, с заметным акцентом произнес:

— Извините, товарищ, обознался. У меня в батальоне товарищ был. Очень похожий на вас. Вместе у Днепра сражались. Вы тоже украинец?

— Украинец.

— Садитесь. Вот ваш земляк. — Омаров указал на возчика. — Мой завхоз. Данило Иваныч, приглашай на вареники.

— Вареники его, наверно, дома ждут, — сказал возчик, приглаживая усы. — Ты его бесбармаком угости. Это будет смачно для него.

Они познакомились. Максим был скуп на слова, но все же сказал, что он агроном… Рассказывать о себе ему не хотелось.

Омаров со вздохом сказал:

— До войны я геологом был. А теперь вот… геолог без ног — анекдот. Но ничего. Я решил валенки делать. Жизнь — не седло, меня из жизни не легко вышибить.

Последнюю фразу Омаров повторил по-казахски и рассмеялся. Потом снова вздохнул:

— На фронте хотел гранатой себя взорвать, как один политрук сделал… с отчаяния. Но передумал. Мать говорила: «Возвращайся, хоть и калекой… только бы живой». Мать… понимаете, мать, не жена. Вот я и приехал сюда. А в городе, где я работал, девушка-невеста есть. Она тоже геолог. Но я к ней не поеду.