Федор Кравченко - Семья Наливайко

Кореец мельком заглянул в записку и сказал:

— К председателю? Пойдемте.

Он ввел Максима в узкую комнату, напоминавшую сени. Здесь двое корейцев в майках с увлечением били огромными молотами по белой массе, лежавшей в широком деревянном желобе. Несмотря на усталость, Максим удивленно рассматривал странных молотобойцев. Кореец заметил его удивление и засмеялся, обнажая большие белые зубы:

— Никогда не видели? Это наш корейский хлеб… из риса. Называется удар-хлеб.

В следующей комнате, посреди которой была яма, как в кочегарке, у большой плиты склонились кореянки. В комнате пахло жареным мясом и прелой соломой. Кореянки варили кашу. Пар подымался над котлами, как дым из паровозной трубы. У стены, на циновке, девочки лет десяти — двенадцати приплясывали, развлекая сидевших у них за спинами малышей. Дети были подвязаны большими платками, они громко смеялись, размахивая ручонками.

Кореец залез на минусу в яму, подбросил в топку сноп соломы и, улыбаясь, проводил Максима в смежную комнату.

Здесь на сверкавшей от электрического света циновке сидело несколько человек. Все они были похожи друг на друга. На низеньком столике стояли пиалы и тарелки с капустой, кусками мяса, белыми рисовыми лепешками. Круглолицый кореец лет сорока наливал водку в стаканы, когда ему подали записку от дежурной сельсовета. По-видимому, это и был председатель. Он внимательно прочел записку и кивнул корейцу, сопровождавшему Максима:

— Сон, усади товарища.

— Снимайте ботинки, товарищ, — сказал Сон, — и садитесь.

Максим недоумевал. Тогда Сон снял валенки, затем помог Максиму расшнуровать ботинки и потянул его за собой на циновку. Максим не успел опомниться, как ему дали стакан водки и вилку.

— Отдыхайте, — сказал председатель улыбаясь.

Гость рад был напиться так, чтобы обо всем забыть.

Но после первых глотков водки захотелось есть, и он, опьянев, стал закусывать мясом, рисовой кашей. Все было так наперчено, что забивало дух. Он был рад, что на него не обращают внимания. Насытившись, он оглядел пировавших с ним корейцев. Что означало это пиршество?

Председатель то весело болтал по-корейски, то напевал песенки, позванивая ложками. Максим с тоской смотрел на незнакомых людей. Угнетало то, что все говорили на непонятном ему языке. Председатель, как бы вспомнив о госте, протянул ему стакан с белесой жидкостью, которую Сон наливал из большого медного чайника.

— Пейте, товарищ, это наша корейская буза.

— Да по какому же поводу мы пьем? — спросил Максим, с удовольствием отпивая глотками вкусную бузу. — Что у вас, не пойму, свадьба, что ли?

— Да, да, свадьба, — сказал председатель, словно обрадовавшись, что гость догадался, в чем дело. — Сона женим. Сон, иди сюда, чокнемся. — Председатель засмеялся и продолжал: — Племянник мой, сопляк (кореец с особым удовольствием произнес это слово), гулял с девушкой… А его военкомат вызвал… Оказалось, надо жениться. Завтра в военкомат, а сегодня женим. Они, черти, авансом жили…

Корейцы хохотали, глядя хмельными глазами на председателя. Сон мотал головой, разливая бузу. Он сердился на дядю.

В комнату вошел русский в шинели и старой красноармейской фуражке. Крикнув что-то по-корейски, он, как у себя в доме, не спеша снял сапоги, поставил рядом с ботинками Максима и подошел к столу.

Председатель помахал ему рукой:

— А, товарищ Громов, садитесь.

— Черти, опять женщин забыли пригласить, — добродушно ругнулся Громов, садясь подле Максима. — Дурацкий обычай. Вы же нудные без женщин, как столетние ишаки…

— Товарищ директор, — с нарочитой строгостью сказал председатель, — вы у меня в доме, а не в МТС — не кричите…

— Ладно, дьяволы, давайте выпьем!

Чокаясь с председателем, Громов сказал:

— Ну, будь здоров, Ким! Если ты и сеять будешь так, как пьешь, — далеко пойдешь.

— Пять лет сею — и, кажется, ничего, — возразил Ким.

— Этот год будет самый трудный, — сказал Громов, осушив стакан. — Смотри, чтоб не сесть маком…

Корейцы захохотали; им, по-видимому, нравились остроты Громова. Теперь они все заговорили по-русски, перебивая друг друга, и Максим повеселел. Он взял Громова за локоть и сказал ему на ухо:

— Первый раз в жизни гуляю на корейской свадьбе. Оказывается, пьют, как и у нас.

— На какой свадьбе? — громко спросил Громов, окидывая взглядом сидевших у стола корейцев. — Что же вы от меня скрыли, ребята? Кто из вас женится?

Снова все засмеялись, а Сон, лукаво поглядев на Кима, объявил:

— Я женюсь… на вашей бабушке.

Громов догадался, что Максима разыгрывали, и укоризненно покачал головой:

— Зачем же гостя обманывать… и Сона конфузить. — Обращаясь к гостю, он объяснил: — Это у Кима сегодня праздник по случаю того, что он начал танки строить. Да, да… Танки корейского колхоза начинают фашистов бить. Ким лично сто тысяч рублей на танки дал. Стоило по этому поводу выпить ведро бузы… Ну, ребята, кто хочет кушать, кушайте потихоньку. Нам с Кимом надо потолковать.

Максим невольно прислушался к их разговору. Ему показалось, что кореец назвал его фамилию. Громов повысил голос.

— Словом, ты не крути, Ким, — сказал он. — Все равно придется выделить десять человек на курсы трактористов. Иначе я тебя и обслуживать не стану. Мужчин у тебя много…

— Откуда у меня мужчины? — возмущался Ким, хотя рядом с ним сидели молодые корейцы. — Одни калеки остались. Все мои мужчины у Княжанского на шахте… Он, кажется, скоро и женщин заберет. Такую программу развернул…

— Княжанский? — неожиданно для самого себя вмешался в разговор Максим. — Вы знаете Княжанского?

— О, даже слишком! — засмеялся Громов. — Они вдвоем за одной женщиной ухаживают.

— Ну, ну, — рассердился кореец, — Клавдия Михайловна не заслужила таких шуток. Она замечательный человек. Правда, немного надоедает просьбами: то ей молока для учительских ребятишек отпусти, то барана для самих учителей зарежь. Она в школе профсоюзный вождь, — в шутку прибавил Ким. — Даже у мужа умеет кое-что выдрать для школы.

— Княжанский — ее муж? — глухо спросил Максим.

— Вы ее знаете? — в свою очередь спросил кореец. — Да, это замечательная пара. — Он подмигнул Громову. — Я уж старался отбить ее — не помогло. Она женщина постоянная.

Кореец и Громов снова заговорили о своих делах. Максим принялся пить бузу. Он вдруг почувствовал желание поскорее уйти отсюда. Поехать в «Луч», где мать осталась…

Пирушка кончилась, и Максим понял, что это был обыкновенный ужин. Веселье прекратилась, как только женщины убрали стаканы и пустые пиалы. Максиму было неловко: он основательно захмелел. Хотелось подняться, но дремота приковала его к циновке. В голове помутилось. Голоса вокруг него затихли, постепенно все поглотила тьма.