Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Синяя стена симметрично увешана белыми рамками, в них рисунки и фотографии памятника России. Чувствуется рука опытного оформителя. Центр экспозиции занимала копия большого полотна Богдана Павловича Виллевальде, учителя Микешина: «Открытие памятника Тысячелетию России».

— Здесь Михаил Осипович! — толстый палец с золотым перстнем нашел в глубине картины изображение Микешина: — Вот он! Шевелюристый, с кошачьими усами. Я отдала мешок муки и пуд овса. А вот чудо-часы…

На столике, вмонтированном в угол комнаты, сверкали под стеклянным колпаком бронзовые часы в виде монумента Родине. Слушая пояснения, краевед решил проверить исторические познания хозяйки и, выждав паузу, отметил на часовом постаменте коленопреклоненную фигуру в гражданской одежде, с мешком денег:

— Узнаете? Нуте?

— Как же! — Просияла толстуха, колыхаясь всем телом. — Косьма Минин. Он, что муж мой, торговал мясом. Жил в Новгороде, только Нижнем. Прославился в тяжелую годину, когда шляхтичи топтали Московию. Ему на Волге есть памятник работы Микешина.

(Не могла предугадать Пульхерия, что муж ее, в отличие от Минина, предаст Родину и бесславно кончит жизнь. Морозов, бургомистр Новгорода при фашистах, не угодит головорезам Голубой дивизии. Мясника-снабженца вызовут в Юрьево, где стояли испанские уголовники, дадут ему понюхать мясо с душком и тут же, как быка, приколют. Не пощадит огонь войны и коллекцию Морозовой. На Торговой стороне уцелеет только один дом (вот ирония судьбы!), не каменный, а деревянный, — Передольского.)

Пока коллекционерша вела рассказ о скульптурах Микешина, историк задумался о Морозове. Если Коршунов — патриот России и ради наживы не уничтожит ее культурных ценностей, то морозовская рука не дрогнет. Зато Морозов не поставит себя в зависимость от других купцов: один преподнес бы монарху пуд золота, но славу не поделит ни с кем. Однако он симпатизировал не царю, а кадетам-капиталистам. И хотя в партии не состоял, но материально помогал им. Морозов и сейчас самый богатый новгородец после владыки. У него своя моторная лодка, редкий дог, породистый рысак: да и дом — дворец. Живет на широкую ногу, щедр на подарки. А где берет монету? Фининспектор, контролируя его доходы, знает, что тот сыплет червонцами больше, чем выручает. Ловкач ссылается на рулетку, карты и выигрыши на бегах, а истинный источник богатства скрывает.

А вот золотой модели здесь нет и быть не может. И, проверяя свое умозаключение, он снова подошел к бумажной поделке:

— Голубушка, какое назначение этого примитива?

Пристальный взгляд охотника не смутил коллекционершу. Не пряча своих карих глаз, она спокойно ответила:

— Страсть люблю аукционы. Эта вещь из имения Голицыных. Колпаком накрывали чайник с заваркой.

— Можно взглянуть?

— Ради бога! — разрешила она без тени смущения.

Краевед осторожно поднял модель из папье-маше: ее поддон, пожелтевший от чая, подтвердил правильность слов Морозовой. Он спросил:

— Пульхерия Ждановна, слышали о золотой модели памятника?

— Брехня! — засмеялась она, сверкая коронками. — Сорок фунтов не четыре золотника: не скроешь! Да еще при артельной затее…

Он понял, что она тоже искала модель. Теперь надо выяснить, кто придумал легенду? Алхимик или его сообщник?

— Боже! — вскрикнула хозяйка, словно ее схватили за волосы. — Неуж большевики сломают и памятник России?!

— Нет, голубушка, большевики свои ошибки не повторяют!

В прихожей краевед снова взглянул на черный безмен. Тоже неплохой образ ключа проникновения номер три. В самом деле, железный стержень имеет не только противоположные края, не только постоянный и переменный груз, но и середину — шкалу, передвигая по которой колечко с упором, можно уравновесить полярности рычага, а тем самым противовесы. Налицо три фактора: ведущий край с отвесом, ведомый конец с товаром и средний — сводящий с колечком…

Размышляя о триединстве противоречия, историк незаметно вышел на вечерний перекресток, где обычно стоит ночной извозчик Фома. Его нет. А старик — лучший справочник по городу. Жив ли он? Неплохо навестить старого знакомого: еще гимназистом Коля дружил с Фомой, прекрасным рассказчиком…

Ночь на перекрестке тихая: слышно, как в открытом окне углового дома бьется «сердце» старинных часов. Поджидая пассажиров, Фома скрутил козью ножку и задумался…

За долгую работу на козлах он сменил четырех коней и две коляски с верхом, а свой живой пронырливый ум обкатал до блеска. Кажись, профессия возницы не мудрена, а вот реши-ка загадку! Волхов разрезал город на две краюхи: Софийская доля — с вокзалом, а Торговая — с пристанью. Скажи, где лучшая стоянка?

Дед занял угол Знаменской и Московской — самый пупок Торгового холма. Отсюда легко катить по всем потребным местам, и Волховский мост рядом с вечерней пристанью.

Да и окрест все дома-то нэповских воротил: Морозова, Лазерсона, Долгополова, Коршунова, Шнейдерзона. И перекресток бойкий: булочная, колбасная, Гостиный двор. А телефон в аптеке — вызывай извозчика.

Все учтено! Все продумано! Даже такая малость — возле стоянки торчит вместо тумбы ствол петровской пушки, куда вкладывают записки с указанием адреса и часа выезда.

Среди извозчиков Фома — признанный патриарх, без его благословения не рискнут купить фаэтон или коня (особо у цыган): дед, точно доктор, старательно ощупает пролетку, лошадь, да еще укажет, где ныне самый дешевый овес.

Нагляделся старик и на блатной мир: воров, растратчиков, спекулянтов, скупщиков. Частенько преступления раскрывались с его помощью. Помогал он и беспризорников вылавливать.

Родись Фома в XX веке, Новгородчина, возможно, прославилась бы знаменитым сыщиком, хотя внешне добровольный агент скорее смахивал на медлительного старичка поозера с желтоватой сединой в бородке, да и костюм под стать: высокие сапоги, брезентовая куртка и засаленная фуражка из темной кожи.

Яркие звезды, подмигивая, вызывали луну на выход, а приманили пару босоногих пареньков. Они тишком прижались к сумрачному забору и внезапно исчезли, точно в бездну ухнули.

Дед перекрестился дымящей цигаркой. Новые фонари не горят: не подвели электричество. Но желтоглазик, как и все ночные извозчики, зорко видел в темноте.

На ветхой ограде свежая афиша — «Багдадский вор», а на забитой калитке светилась жестянка с черной шестеркой. «Московская, дом 6» — памятный адрес. Здесь когда-то жил одинокий купец Казимиров. Богатый, как Садко, отшельник прикидывался бедным: собирал старье, а, захламив дом, спал у себя в лавке на длинном сундуке.

Ныне каменный дом Казимирова развалился, порос бурьяном. И, кажись, именно на той свалке прижились бездомники. Вот уж кою ночь за старым забором шорохи, голосишки и тихий лай. Завернуть бы в Троицкую к учителю Калугину, доложить о малых полуночниках, да поздновато: в слободке ни огонечка.