Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Видите, — он осторожно обнажил переплет, — требник завернут в ослиную кожу. А книга в пергаменте или харатейной сорочке получила прозвище «поросенка». «Пудель» в данном случае не кудрявый песик, а низкий шкаф с верхней наружной полкой, как у вас в кабинете. Так вот стоял требник на приполке большой срок, отчего край корешка отвис «пятой»…

— Ради чего стоял, голубчик?

— Ради древнего пергамента, в который обернут требник, — профессор любовно погладил ладонью белую кожу: — Здесь на лицевой стороне чернила смыты, а на тыльной сохранились…

Сдерживая дыхание, он бережно отвел край обложки, открыв для прочтения старинное письмо с прямыми, жирными буквами.

— Одиннадцатый век! — ахнул профессор. — Так называемый устав! Изумительно сходен с почерком Остромирова евангелия, которое, как знаете, писалось для здешнего посадника Остромира…

— Любопытно, что за текст?

— Обязательно сообщу вам. — Знаток книги завернул том в красный платок и поинтересовался судьбой памятника России: — Надеюсь, правда восторжествует?

— Разумеется, голубчик! — Калугин вспомнил о пропаже книг: — У вас имеются автографы Юшкевича и Прокоповича?

— Есть «Послание» Сильвестра. Нашего земляка…

— Автора «Домостроя»? — оживился историк. — Откуда?

— Отец приобрел. Он утверждал, что это из книг Грозного.

— Поскольку Сильвестр был духовником царя?

— Не только! — Профессор строгим взглядом отогнал пьяного от стены храма и продолжил: — Когда Иван Четвертый обосновался в Новгороде, то остро нуждался в монетном дворе и своей библиотеке.

— Привез сюда? — изумился историк.

— Отец не закончил поиска, но догадка его резонна. Книголюб Юшкевич мог раздобыть книги Грозного. Они хранятся в Антонове.

— Надежнее отправить в Ленинград…

Прощаясь, Николай Николаевич с трудом подавил желание поделиться впечатлением от концерта «Вечернего соловья»…

Ближайший путь к мосту — через базарную площадь. Булыжная дорога делила ярмарку на два участка. Правый, что ближе ко дворцу, забит телегами, груженными сеном, овсом, поделками из дерева и разной живностью. Тут надрывались поросята и тут же пахло прошлогодней квашеной капустой. А левый участок, возле горсовета, пестрит ларьками, палатками, увеселительными аттракционами. Здесь благоухают восточные лакомства и душисто-теплые вафли.

Шумное разноголосье зазывает, приглашает, а герой один — рубль. На ярмарке только солнышко бесплатно: оно светит, греет, украшает и веселится в стеклянных блестках карусели. Пение шарманки сливается с выкриками торговцев и взрывами бумажных хлопушек. Слепит зеркало у входа в самый длинный балаган шапочного короля Лазерсона.

Николай Николаевич заинтересовался силомером. Станок — как высоченный градусник. Рядом с дубовой наковальней остроглазый хозяин и клетчатой кепке азартно подначивал зевак:

— Разбил пистон одной рукой — тебе червонец, не разбил — мне червячок! А ну, кто силен да смел? Выходи!

Вызвалась бойкая девица среднего роста: личико пионерки, а плечи ядрометательницы. На ней белая матроска с синим воротом, короткая юбка парашютиком и теннисные сандалии:

— Левой? Правой? — Она вытянула загорелые руки.

— Любой! — оскалился золотой коронкой аттракционщик.

Спортсменка уверенно взяла молот, одной рукой раскрутила его и точно ударила по рычагу: в тот же миг стальной боек просвистел по узкой шкале и хлестко разбил пистон. Ошеломленный хозяин заскулил: он-де не заработал еще и пятерки. Но физкультурница тоже преобразилась, посуровела и по-блатному цыкнула:

— Хлюст, на кон!

В защиту победительницы загудели зрители. Золотой фиксе пришлось раскошелиться. Он огрызнулся:

— Не иначе как циркачка!

А «циркачка» с ямочками на щеках, как ни в чем не бывало, увела местных актеров к широким лоткам, где курганами ярились апельсины.

Калугин думал о ней: «Откуда такая умелость и сила?» Невольно вспомнился прыжок Берегини через ограду памятника, словно за ее плечами специальная агентурная школа.

Актерская компания не вся накинулась на фрукты. Вера Чарская решительно подошла к историку. В узком платье, с высокой прической, увенчанной малюсенькой шляпкой, бог знает чем закрепленной, статная, с печалью в глазах, она вынула из лакированной сумочки почтовый листок.

— Простите, — заговорила она, волнуясь. — Нас с вами познакомил на обсуждении премьеры Пучежский. Он оказался подлецом…

— Сочувствую вам, голубушка, — поклонился он учтиво. — Но жалобу отдайте моему заместителю Громову. Я в отпуске…

Конечно, председатель Контрольной комиссии мог бы взять заявление, но, кто знает, возможно, ловелас сегодня же вернется к Вере Чарской, если узнает о жалобе.

«Мирный исход лучше скандального разбирательства», — рассудил он и тут же на торгу задумался о смене жизненных формул. В дни революции и гражданской войны приходилось часто думать по формуле Гамлета: «Быть или не быть Советской власти».

Теперь, в дни нэпа, другая формула: «Быть и в то же время не быть». Советской власти не быть, если победит частная собственность, и в то же время быть, поскольку элементы капитализма под контролем Советской власти: торгашей уже теснит кооперация. Вера в бога сильна: быть еще храмам открытыми, а в то же время не быть им вечно — неумолимо тают ряды верующих. В стране полно беспризорных — Детской комиссии быть, а в то же время не быть, — Новгород, например, почти всех бездомных приютил. Зиновьевцам пока быть в партии, а в то же время не быть, — такова судьба всех заговорщиков против ЦК.

Калугин не заметил, как вошел в Детинец, где предстояла очная ставка Иванова с Пучежским.

Дорогой читатель, очная ставка неожиданно закончится теоретическим спором, который может вызвать недоумение: коммунисты 25-го года затронули научные идеи сегодняшнего дня?! В действительности еще в 1923 году журнал «Под знаменем марксизма» поставил вопрос:

«Кто в наше время не слыхал о теории относительности и не держал в руках одной из бесчисленных книжечек, распространяющих вкривь и вкось это учение?»

Кстати, в том же номере московского журнала были помещены две обстоятельные статьи о теории «квант». Примечательно, что один из авторов статьи не кто иной, как сам создатель теории, знаменитый немецкий физик Макс Планк.

Двадцатые годы пронесли первую волну увлечения философией естествознания в среде советских ученых.

С Торговой стороны губком партии переехал в Кремль и занял бывшие митрополичьи покои. Здесь не было электрического освещения. Монтером работал новгородский Эдисон. В черной спецовке, стоя на стремянке, он молотком долбил толстую стену.