Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Вот ведь как бывает: Иван увидел бронзовую Русь, а встревожен не тем, ради чего спешил в Кремль. Он думал: как бы жену без него не отправили в роддом. По всем расчетам, ей надо рожать. Но в городе все сроки спотыкаются. Тут даже природа блажит: то Волхов вспять прет, то лягушки с неба падают.

То ли дело в Родниковке: речка так речка, лес так лес, все на месте и все в свой час. Там и люди лучше: зря тебя не ох а ют, а тут что ни день, то подвох. Надо же! Деревню покинул в четырнадцатом году, а вспоминает ее каждый день. Вот и сейчас микешинская громада воскресила в памяти искусницу Агафью.

Благовещенские просвиры она пекла своим манером: на толстый бублик клала саечный колобок, а сверху дыбком крестик. Микешин не иначе как подглядел бабкино таинство. Ведь его работа точь-в-точь как у Агафьи — на круглой основе колобок-держава, а сверху крест. И до чего же этот памятник русский! Смотришь на него — аж мед по сердцу разливается: все-то здесь нашенское, окропленное слезами и согретое радостью!

Все члены комиссии в сборе. Опаздывал Клявс-Клявин. Без руководителя неудобно начинать, но Пучежский расстегнул ворот косоворотки и самоуверенным взглядом задел Калугина. Тот спиной прижался к ограде монумента, словно загораживал его.

— Товарищи! — начал говорун напористо, широким жестом привлекая к себе внимание. — Только что отгремели пушки! У вас еще болят раны! (Увидел Клявс-Клявина и Робэне.) Латышские стрелки вместе с русскими били царских прислужников! А здесь кто?.. (Брезгливый жест в сторону пьедестала.) Они же! Офицеры! Генералы! Адмиралы! Не зря сей парад изображен на сотенной Деникина! Это же эмблема белой армии! Это же издевка над нами! Это же открытый призыв: «Боже, царя храни!» Позор!

— Вон из Кремля! — выкрикнула Творилова из группы зиновьевцев. У нее короткая стрижка и кожаный пиджачок нараспашку.

— Брехня! — басисто возразил Воркун, еще не зная, как доказать свою мысль.

Его выручил Калугин:

— Представьте агитатора перед бойцами, идущими в бой. В руке оратора сотенная. Деникина. «Белые генералы, — говорит он, — по частям запродали Россию англичанам, французам, американцам, японцам. А наши прославленные полководцы, поднятые на пьедестал Тысячелетия, Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов не торговали Родиной, защищали ее от захватчиков! И мы постоим за нашу Отчизну!» И рота захватила мост. Здесь свидетель! — Он обратился к секретарю губкома: — Александр Яковлевич, было такое в нашем полку? Нуте?

Возле фонарного столба сгрудились посланцы Зиновьева: Дима Иванов, Уфимцев, Бурухии и Творилова. Они глазами впились в Клявс-Клявина. Тот застыл в замешательстве.

— Да-а, — еле выдавил он. — Тогда ты удачно выступил…

К тому времени Иван собрался с мыслями. Бравоусый буденовец хлестким взглядом стеганул Пучежского, который стоял в непоколебимой позе оратора.

— Слушай, славянин, пусть тебе привидится река из крови и слез, пролитых за Русь; и пусть совесть окунет тебя в эту реку; а как нахлебаешься крови да слез народных, то поймешь, какой ценой куплена твоя жизнь на земле; и тогда очнись в холодному поту с трезвым пониманием, где живешь и чем дышишь. А сейчас, — чекист фуражкой указал на монумент, — не черни славное русское воинство, а то не ровен час Ермак Тимофеевич гикнет казаков и притянут тебя к ответу: «Что для Родины сделал?!» А ты даже с белыми не воевал!

— Демагогия! — огрызнулся Пучежский и, в поиске поддержки, повернулся к секретарю губкома. — Слово за комиссией! Все возмущены! В центре Красного кремля крест, икона и мракобесы! Полюбуйтесь! Бронза источает зеленый трупный яд! Склеп Романовых, облюбованный черносотенцами! Предлог для крестного хода! Молебствие перед окнами губкома. Как можно быть коммунистом и спокойно смотреть…

— Почему спокойно?! — перебил Калугин. — Мы действуем, убеждаем, но не хватаем за руки и не швыряем в огонь иконы, библии. — Он поднял руку. — Ответь, пожалуйста, в чем живучесть религии?

— В обмане.

— Не только! — Историк оглянулся на Софийский собор, залитый южным солнцем. — Священники ведут верующих к памятнику, воспевают подвиги России и тем самым привлекают на свою сторону русских людей. А ты, культпросветчик, высмеиваешь народных героев и даже гениальных поэтов и тем самым оскорбляешь патриотов…

— Ого-о! — вскипел Пучежский и рывком головы откинул со лба каштановый зачес. — Вы кого хвалите? На кого ориентируетесь?!

— Хорошо! — улыбнулся краевед. — Обратимся к народной мудрости. Сельский староста стращал непокорных железными воротами, на коих помещичьи холуи ночью повесили бунтаря. А власть сменилась, сходка взъелась: «Долой виселицу». Тут вмешался старец: «Это, говорит, с какой стороны подойти к воротам. Ежели с нашей, то прибьем памятуху: здесь казнен такой-то герой. Пусть знают его и про наше житье-бытье при злыдне барине». Так и порешили. И то, что вчера было ненавистным, стало достопримечательностью села. Кстати, ворота — творение великого художника восемнадцатого века. Так чей подход, батенька, разумнее?

— Говори! — не утерпел Иван.

— У нас, политпросветчиков, ответ один: подлинная история России начинается с Великого Октября. Все дореволюционное чуждо нам! Вот были иностранцы. Что увидели? Церкви, иконы, башни и это (плюнул)… прославление креста и трона!

— И народности! Каждый житель России добровольно хоть грош да внес на прославление своего Отечества. Весь народ откликнулся!

— Это вне обозрения! А налицо — цари, знать, попы!

— А рядом, — историк зачастил рукой, — крестьянин, крестьянка и народные герои — Ольга, Минин, Ермак, Хмельницкий, Сусанин, Ломоносов…

— Народа нет, есть классы, товарищ марксист!

— Марксист!.. — засмеялись зиновьевцы, дымя папиросками.

— Все классы России выступали единым народом против татар, поляков, французов. Листовки Наполеона о свободе крестьян не сработали! Ибо грозная опасность не разъединяет, а сближает людей. Иначе бы нашу Великую державу давно растерзали, как растерзали Австро-Венгерскую империю. Так или не так?

— Так! Только так! — гудел Воркун.

А Пучежский зло зыркнул глазами на нижний ярус, горельефную опояску монумента:

— Вот защитники махрового царефонства! Задонский истязал пугачевцев, а Паскевич клял декабристов. — Оратор резко шагнул к противнику: — Старый большевик! Лучшие годы ты отдал борьбе с царизмом! Где твой революционный запал? Быстро примирился! Взял под защиту такую мерзость!

Выпад Пучежского явно взбодрил сторонников ликвидации микешинского памятника. Даже Иван напрягся в ожидании калугинского ответа. А тот спокойно вскинул глаза к небу:

— Друзья мои, солнце и то в пятнах. Перед нами не пьедестал лучших людей, а история Родины за тысячу лет: темно-светлая. Учтите, однозначное, одноцветное в искусстве — пародия на искусство. Вот почему Ленин из многих стихов, посвященных Отчизне, выбрал некрасовское: