Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Охотно рассказал я и что видел и чего не видел, в пределах правдоподобия: привирал с малых лет. Она тяжко вздохнула:

— Слава богу, обошел нашу слободку. Прошу тебя…

Анна Васильевна привела меня в кабинет сына, усадила за письменный стол, положила передо мной лист бумаги:

— Порадуй учителя, опиши смерч…

— Не успею!

— Успеешь, — ее чуткая рука потрепала мои кудри. — Его срочно вызвал известный тебе Воркун: зря не потревожит…

Ивана Матвеевича Воркуна — дотошного чекиста — я знал еще по Старой Руссе. Раз позвал, — значит, что-то приключилось…

Словно в поиске ответа, я осмотрел книжные стеллажи, подоконник с газетами, сторожкую стрелку барометра, будильник и остановил взгляд на плотной тетради, одетой в малиновую кожу. Я не раз видел этот дневник в руках учителя, но тот почему-то избегал говорить о тетради и никогда не оставлял ее на столе.

«В самом деле спешил», — заключил я, оглядываясь на дверь, и опасливо открыл титульный лист загадочного альбома.

Крупные заглавные буквы: «ЛОГИКА ОТКРЫТИЯ», а чуть ниже прописной бисер: «Познай число поворотов ключа проникновения! Но помни: число управляет всем — мистика, закон управляет числом — наука!..»

Я листал страницы, пока не нашел запись о себе:

«Мой ученик. Родители видят в нем только спортсмена. Профессор пророчит ему карьеру краеведа. А сам Глеб мечтает стать гастролирующим гипнотизером или Шерлоком Холмсом. На деле у него необузданная фантазия. Она-то, в рамках литературной учебы, и обеспечит ему построение сюжета и разработку характеров. Сейчас стараюсь привить ему вкус к слову и страсть к художественной прозе. Начал с новгородских былин, теперь подвел к скульптурному ансамблю писателей России. Надеюсь, моя логика поможет ему открыть свой стиль — стиль философского романа…»

Я нехотя отложил калугинскую тетрадь. То ли во мне колыхнулась любовь к нему, то ли я устыдился, то ли поверил в свои силы, а может, все вместе взятое, но мне страсть как захотелось обнадежить наставника — блеснуть словцом и образностью.

Что со мной? Я буквально набросился на чистый лист, ощущая напор воображаемой воздушной волны. Да, да! Писал почти без помарок:

«Ветрище хватил ильменского пенистого зелья и лихо вторгся в белохрамный город, рассеченный рекой. Гуляка с лету прочесал улицы, сорвал ветхие крыши, а в саду Передольского повалил дупляной клен. Затем налетчик, высотой с гридницу, смерчем ворвался на звонко кипящую ярмарку, сгреб полосатую палатку, завихрил базарный мусор и, взбурунив Волхов, сломался о каменную твердь новгородского Кремля.

Палаточная парусина вылетела на крепостную площадь и зацепилась за монумент русского Тысячелетия. Местный нэпман Морозов искренне возрадовался: „Русь-то под нашим знаменем!“

Объявились, конечно, и другие толкователи. Из окна кабинета редактор местной газеты взглянул на высоченный памятник — единственное торчило — и авторитетно заявил: „Никакого чуда!“

Из типографии вышел сухопарый наборщик в очечках, увидел холстину на микешинском сооружении и, улыбаясь в колючие усы, мысленно набрал заглавие фельетона — „Треп и тряпка“.

Бронзовые монархи кое-кому намозолили глаза, а тут еще балдахин посреди Кремля. И политпросветчик, зло щурясь, смял на своей груди красную рубаху: „Взорву трон!“

Светлоглазый чекист в солдатских ботинках поднял с земли самодельную листовку: „Люди православные! Не дозволим разрушить памятник России! Выйдем крестным ходом и обратимся молебствием к Всевышнему…“

А небо порошило на прохожих подсолнечную шелуху, папиросные окурки, фантики и даже кульки, свернутые из листов церковного архива. Такой необычный сюжет обвил литую державу».

Я поставил точку. И вместо того чтобы бежать к профессору составлять книжный каталог, кинулся в столовую и помог Анне Васильевне накрыть на стол. Сейчас вернется учитель и конечно же похвалит мое творчество.

Но он почему-то запаздывал. Неужели и вправду ЧП?

«Зачем вызвал?» — думал Калугин о чекисте, встретив его глазами. Иван — ученик особый. Отвлеченных вопросов не приемлет: затыкает уши, крутит головой и, краснея от злобы, кричит: «Я пастух!» Однако он умный от природы, решал сложные жизненные задачи. Теорию признавал только в практической упряжке. Увлечен не книгами, а стрельбой, охотой, собаками и — особенно — буденновскими скакунами.

Когда журнал «Под знаменем марксизма» напечатал программную статью Ленина о борьбе на философском фронте, Калугин познакомил Ивана с ней, учитывая строй его мышления:

«Друг мой, представь себе пять идейных мишеней: философа под шляпой мухомора; чернорясника с библией; натуралиста с завязанными глазами; диалектика Гегеля, стоящего на голове, и самую устойчивую цель — дальнейшую разработку нашего метода».

Мишени Воркун толковал с юношеским запалом: «Бить ядовитую философию — раз! Просвещать верующих — два! Подковать ученых марксизмом — три! Читать Гегеля глазами материалиста — четыре! И обогащать свой метод — пять!» А вскоре во время чистки партии он, единственный из старорусских чекистов, полно и точно ответил на вопрос «о значении воинствующего материализма».

С тех пор Иван крепче прежнего привязался к старшему приятелю.

Так уж повелось, где бы друзья ни встречались, всегда прежде всего вспоминали свою милую Старую Руссу: именно там они научились понимать друг друга с полуслова.

Вот и сейчас Калугин знал наперед, что Иван расскажет байку — снимет напряжение, а потом уж приступит к делу.

— Весточка из Руссы, — пробасил он, дымя папиросой. — Курорт ищет питьевой источник. Пробурили скважину. Фонтан ударил на тридцать метров. Не заклинь его — за одни сутки он засолил бы все огурцы на грядках…

Обычно Иван хохотал во всю мощь широченной груди, но тут даже улыбку загнал в буденновские усы:

— Извини, старина, что потревожил. Сам бы зашел, да вот жду звонка из Питера. Понимаешь, два раза на дню запрашивает Гороховая, — оглядываясь по сторонам, он сел на скамью. — Известно, государство без золота, что кочегарка без топлива…

— Выкладывай, голубчик!

Чекист носком сапога притушил дымящий окурок и тут же закурил новую папиросу с толстым мундштуком:

— В городе Алхимик. Плавит золото и снабжает слитками невских дантистов. Кто он? Откуда качает золото? Неведомо…

— Ни одной зацепки?

— Есть, да прок не велик. Одного зубного техника видели в темном коридоре с приезжей бабенкой…

— Рост, костюм? Лицо? Что в руках? — оживился Калугин, думая о Берегине. — Нуте?

— Вот она, школа трибунала! — голубые глаза Ивана вспыхнули и тут же потухли: — Эх, даже походку не засекли! Случайный свидетель услышал только прощальную фразу дантиста: «Поклон Новгороду!»