Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Калугинская логика открытия, ее ключи проникновения с контрольными числами, сразу же заинтриговала ученого.

Профессор сдернул с массивной решетки обрывок бечевы от копченой рыбы. Веревочку занесло сюда недавней завертью. Ученый потянул ее за концы, словно испытывая на прочность:

— Легко узреть раздвоение единого: вот левый край, вот правый; вот начало, вот конец — пара противоположностей. Словом, как видите, милейший, я уверенно вращаю ключ проникновения номер два. Зато ключ номер три выскальзывает из рук. Что нужно?

Профессор уловил суть калуги некого рассуждения и середину бечевки перехватил узлом:

— Это зачаток «мозга» — сводящая сторона противоположностей: начала и конца, приема и ответа, то есть пример ключа номер три. Но вы, батенька, не забегайте вперед! — Калугин шутливо погрозил пальцем. — Сначала в совершенстве овладейте ключом проникновения номер три. К примеру, ваша книга гласит: «Антропология — наука о человеке». Значит, надо четко выделить человека из царства животных. А вы этого не сделали — не повернули «ключ» трижды.

— Поверну!

Профессор впервые улыбнулся и снова окинул взглядом площадь: он явно высматривал Берегиню. Но о ней — ни слова. Видимо, что-то выжидает. Калугин не стал мешать…

Кремлевская арка с горельефами-бороздками и светотенями напомнила историку небесную радугу. И в сознании почему-то выплыла утиная приильменская глухомань.

Вот оно что! Возле проезда на крепостной стене черно-красная афиша приглашала горожан на воскресную выставку охотничьих собак. А следом за выставкой — открытие охотничьего сезона.

На Ильмене, как это ни странно, Калугин чаще охотился не за дичью, а за свежими идеями. Наедине с природой его пытливый ум смелее шел на поиск, за выводами и к обобщениям.

Ныне, возможно, охота принесет ему наибольшую удачу: он обоснует научное открытие с помощью диалектики, а тем самым получит право снова отослать свою статью в Москву.

Под аркой Кремля, где гудели шаги прохожих, Николая Николаевича задержала соседка по Троицкой слободе. На загорелом лице пожилой женщины прочертились морщины. Она с обидой в голосе горевала:

— Жильцов моих угоняют в Питер. Славные ребята, совестливые, сами комнату прибирали. Теперь не знаю, кого впустить. Может, опять присоветуете?

Калугин хорошо знал местных руководителей молодежи, Александра Мартынова и Николая Ларионова, особенно своего тезку. Тот, секретарь губкома комсомола, часто возвращался домой вместе с историком и жадно расспрашивал его про древний Новгород.

До сих пор казалось, что Зиновьев занимается перетасовкой партийных кадров старшего поколения, но, оказывается, Григорий Евсеевич готов прибрать к рукам и комсомольских вожаков.

— Голубушка, рекомендую литератора Фукса. Высланный, но не за уголовное дело: интеллигент, воспитан. У него жена и сын…

Уговаривая соседку, он думал о том, что Фукс не случайно скрывает содержание своего фельетона. Редактор «Ленправды» прочитал опасную рукопись и сразу же передал ее Зиновьеву. Тот, со слов чекиста, своей властью изъял ее и приказал немедленно выслать фельетониста из Ленинграда. И, видать, злослова люто припугнули: автор не назвал Воркуну даже заглавия своей сатиры.

Небесполезно Ларионову посетить от имени Фукса его ленинградскую квартиру, рассказать жене о чудесной комнате на берегу Волхова, помочь ей собрать вещи и — почем знать, — возможно, Берта сама заговорит о злополучном фельетоне мужа.

Напротив яхт-клуба пестрел рекламный щит. Калугин не мог не взглянуть на портрет Берегини Яснопольской. Художник украсил ее длинной косой.

«Вечерний соловей», — прочитал он и перевел взгляд на соседнюю афишу фильма «Женщина из тумана». Иногда случайность красноречивее известного факта. В самом деле, интересуется золотой моделью. Ради чего? И чем не угодила профессору? Получается, соловей-то в тумане…

Солнце давно перевалило за Волхов. Прибрежная дорога слегка пылит. Дома его ждет любимая окрошка, приготовленная матерью и учеником. Он ускорил шаг и в тот же миг уловил за спиной стук каблуков. Видимо, догоняет слободской паренек, страстный любитель голубей. Дядя Коля тоже любит птиц: им есть о чем поговорить.

Настиг не сосед, а горожанин, заведующий губархивом Иванов. Маленький, в очках, с большим зеленым портфелем в руке, он-то и семенил ножками. Давно покончено с белыми, а Пискун, прозванный так за ломкий голосишко, все еще рядился в костюм комиссара гражданской войны: галифе с хромовыми наколенниками, черная кожанка и фуражка из бордовой замши. Спрашивается, к чему Иванову, бывшему монаху, никогда не видевшему фронта, такое облачение? Тем более что он не таится своего прошлого и вовсю щеголяет церковными словесами.

Что ему надо? Видимо, речь поведет о жилплощади. Он и его мать живут в подвале. А чем поможешь? Новгородцы уплотнены до предела.

— Догнал, слава богу, догнал, — пропищал он через учащенное дыхание. Ровесник Калугина, Пискун в свои пятьдесят лет много курил и баловался вином: выдох источал запах пивного перегара. — Бог свидетель, денно и нощно размышлял: не приемлю ваш подход к диалектике…

В его партийной анкете значилось, что он, монах, тайком читал в келье Гегеля:

— Дозвольте возразить?!

То ли Иванов уважал старого революционера, то ли побаивался его, председателя Контрольной комиссии губкома, — во всяком случае, к ровеснику обращался на «вы».

Его резкий петушиный надрыв не располагал к спокойной беседе. Калугин решил слегка утихомирить провожатого:

— Сначала уточним. При вас падал обелиск, посвященный русским патриотам?

— При чем тут я?! — взвизгнул он, показывая на Торговую сторону. — Пучежский явился в горсовет. В одной руке декрет от двенадцатого апреля восемнадцатого года — о снятии памятников царям и слугам их, а в другой — список дворян, упомянутых на обелиске. И рече: «Дворяне — слуги царя?» Исполкомовцы ему: «Слуги». — «Тогда выполняйте указание». И обелиск в преисподнюю. Вас не было…

— Но вы-то, батенька, жили здесь! И отлично знали, что на памятнике имена не слуг царских, а новгородских ополченцев. Как вы, ценитель древностей, архивариус, допустили такое варварство?!

Пискун оцепенел. Его подслеповатые глаза, увеличенные толстыми линзами очков, готовы прослезиться:

— Каюсь! Пучежский обошел меня. Он не ко мне за справкой, а прямиком в горсовет, — Иванов резко опустил портфель. — Что упало, то пропало! Спасайте ковчег Россиюшки!

— Спасать будем вместе! Подготовьте исторические справки, — историк пояснил суть задания и приглушил голос: — Мы идем по Русской дороге. Ее путь прослеживается в любой области…