Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

А днем в палате появлялся замполит, которого весь госпиталь звал комиссаром, и подливал масла в огонь: под Сталинградом — успехи, на Центральном — успехи, не за горами прорыв нашей блокады...

Однажды он пришел поздно, когда все, кроме меня, уже спали, и срывающимся от волнения голосом крик­нул:

— Подъем!

И когда перепуганные со сна раненые начали вска­кивать, комиссар, перекрывая металлический звон кро­ватных матрацев, сообщил торжественно:

— Только что передали по радио «В последний час»! Замкнуто кольцо северо-западнее Сталинграда, на участке Калач—Абганерово. Четверть миллиона немцев в кольце! Их пытаются снабжать продовольствием и боеприпасами с «юнкерсов», что при активности нашей авиации совершенно невозможно... Ожидайте, товарищи, прорыв блокады!

Лихорадочно заметались в моей голове мысли: се­годня второе декабря, я давал слово профессору... Бло­каду будут прорывать без меня... Неужели у меня не хватит сил, чтобы сохранить ногу?.. Хотя бы сохранить ногу... Сейчас уйдет комиссар, и я встану... Скорее бы он ушел...

Я чувствовал, как меня бьет дрожь.

Палата долго не могла утихнуть.

«Скорее засыпайте, скорее,— заклинал я соседей.— Только бы успеть до рассвета. Неужели я не осилю в единоборстве с маятником?»

В полнейшей тишине я осторожно опустил ноги на пол. И вдруг вздрогнул от Володиного голоса:

— Тебе чего?

Я ничего не ответил своему другу, боясь разжать зубы, которые, как мне казалось, вцепились в маятник и не давали ему качаться. Посидев так, я, наконец, ос­мелился и разжал их. Маятник сразу же начал колотиться. Володя прошлепал ко мне босиком по ледяному полу. Я понял, что перехитрю маятник, вступив с ним в борьбу уже с союзником в лице Володи.

— Поддержи меня за плечи, — сказал я.

Володя помог мне подняться и поставил меня на ногу. Мои зубы не выпускали маятника, а боль, при­лившая к раненой ноге, была мне не страшна.

Я постоял с закрытыми глазами, когда же открыл их, то увидел в Володиных руках костыли. Я примерил­ся к ним и, придерживаемый за плечи другом, сделал первый шаг. Мы молча дошли до Володиной койки, и я немного отдохнул на ней. Потом так же молча по­шли обратно.

В эту ночь не было наших обычных шуток. Володя священнодействовал, словно жрец, и я был рад этому, потому что боялся разжать зубы для ответа. Мы молча выкурили по папиросе.

Зато утром, увидев, как я раскачиваюсь на костылях, Володя сказал:

— Ну, как, новорожденный, мамина юбка тебе не требуется?

— Мне требуется третий костыль, чтобы запустить в этого наглеца, считающего себя моряком,— сказал я весело.

— То-то я не знал, чем сегодня топить печку,— рас­смеялся он.— Сожгу все костыли, чтобы не было повода попадать тебе под трибунал за убийство.

— Погоди, через день-два я закачу тебе нокаут по всем правилам.

В этот же день я сам прошел к умывальнику. Глядя, как я умываюсь, Володя начал смеяться надо мной:

— А водичку тебе подогреть не надо?

— Иди ты, знаешь, куда?

— Знаю. В баню, в русскую довоенную баню, где сколько угодно горячей воды, чтобы можно было при­нести тебе хоть одну шаечку.

Я брызнул в него из-под крана.

— Расточитель,— рассмеялся он.— Что бы ты делал месяц назад, когда, как говорят, не работал водопро­вод?.. Маменькин ты сынок, смотри, как умываются моряки!

Он снял рубашку и начал плескать ледяную воду на грудь, похлопывая себя ладонями и крякая от хо­лода.

— Вот уж, действительно,— сказал я,— Видно, что кроме воды ты ничего не испытывал, морской волк. А знаешь ли ты, как умываются спортсмены?

Я отогнул лист картона в окне и захватил пригоршню снега.

Лицо Володи стало серьезным:

— Не сходи с ума. Запросто простудишься. Ты же столько лежал.

Я рассмеялся. За первой пригоршней последовали вторая и третья.

— А теперь разотри меня полотенцем! Да покрепче! А то я, действительно, еще не могу обойтись без мами­ной помощи.

После завтрака я осторожно откинул одеяло и вни­мательно осмотрел кожу на ноге выше гипсовой повязки. Темно-синий глянцевый цвет ее мне не понравился, но Володя, заметив это, успокоил меня:

— У меня так же было, но — видишь — все прошло. И у тебя не будут ампутировать.

Для меня было новостью, что он знает о намерении профессора расправиться с моей ногой.

— Брось,— сказал он еще раз.— Не журись.

И только сейчас я подумал, что был эгоистом, заня­тым самим собой, и ни разу не поинтересовался Воло­диной судьбой. Ходит и ходит парень, волоча ногу, так будто ему и положено. А ведь буквально несколько дней назад я слышал, как он уговаривал лечащего врача прописать ему массаж, который, как он предполагал, будет полезен. Ему все время казалось, что врачи в его лечении положились лишь на силу его организма и время.

Он согласен был вынести любую операцию, прини­мать любые процедуры, лишь бы скорее возвратиться на фронт... А я, жалкий человек, был занят лишь самим собой...

— Ничего, Володя, все будет хорошо. Вылечат. Еще и к прорыву блокады успеешь.

— Ты так считаешь?— с надеждой спросил он.— Я тоже не верю профессору — грозится, что при первой возможности на «большую землю» отправит. А я — раз­ведчик, пойми. Что я там буду делать? Мое дело вот,— он похлопал по подушке, под которой я по-прежнему хранил его пистолет, задумался. Потом, словно очнув­шись, попросил:— Дай-ка мне его.

И, взяв, любовно гладя его холодные грани, загово­рил взволнованно:

— Хотели отобрать! Говорят, не положено в госпи­тале... А ты жди, когда тебе новый выдадут, да еще такой попадет, который из-за каждой песчинки заеда­ет.— Он помолчал, взвешивая пистолет в руке. После долгой паузы признался:— В конце концов, дело не в этом... Ты пойми, Сашок, пока эта пушка при мне — я чувствую, что попаду на фронт... Это, как бы сказать... символ, что ли... Держу сейчас его в руках и знаю: скоро поработаю в тылу у фрицев!

Это был, пожалуй, единственный случай, когда Во­лодя разоткровенничался. Даже когда в следующее воскресенье Лада расспрашивала его о ноге, он произ­нес небрежно:

— Все в порядке, мы еще с тобой попляшем на тор­жественном вечере в честь прорыва блокады... Можно мне помечтать? Это будет так: командир дивизии на­граждает меня увольнительной в Ленинград; я при всех орденах и в новенькой форме являюсь к тебе в лабораторию...

— Не скромничай,— рассмеялась Лада.— Если уж мечтать, так по-настоящему. Командир дивизии пред­ставляет тебя к очередному ордену и направляет в Смольный, где — на торжественном заседании — должны его вручить. Ты заходишь за мной, я тебя жду в довоенном платье, сшитом для школьного бала...

— И мы идем с тобой, а у меня расстегнут ворот гимнастерки — сверкает тельняшка...

— И тебя не останавливают патрули,— шутливо съязвила Лада.