Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

— А когда я смогу бросить костыли, Василий Петрович?

— Не так скоро. Однако, бросишь.

— А когда на фронт?

Он снова приплюснул мне нос и сказал:

— Знаешь сказку про лисицу, которая сначала по­просилась переночевать у порожка, потом на скамеечке, а в результате забралась на печку? Так вот, не будь лисицей из этой сказки, ибо она плохо кончила.— Он помолчал.— Отправлю тебя скоро на «большую зем­лю», здесь тебе с костылями делать нечего.

— Василий Петрович, а как насчет футбола?

— Приезжай в Ленинград, будешь болеть за наш «Электрик».

— А если я захочу забить гол вашему «Электрику»?

— Забить? Никогда, мой милый.

«Там еще посмотрим, — усмехнулся я и подумал удовлетворенно:— Главное, ногу я сохранил».

По ночам, когда даже Володя не наблюдал за мной, я снимал повязку с ноги и ощупывал ступню. Стоило посильнее на нее нажать, как острая боль пронзала ме­ня до самой головы. Мог ли я когда-нибудь подумать, что моя ступня будет напоминать зубья пилы — так была раздроблена пяточная кость. В синем свете элек­трического ночника нога казалась мертвой.

Однажды, когда мы с Володей делились воспомина­ниями, в палату вошла Ася и, едва заметным поклоном извинившись перед нами за то, что прерывает наш раз­говор, сказала мне:

— Я слышала, что вы плохо себя чувствовали. Только поэтому я не могла принести вам обещанного подарка. Вручаю при первой возможности.

Она протянула мне флакон духов с французской этикеткой.

— Благодарю вас,— сказал я.— Садитесь, пожа­луйста. Володя, подвинь табуретку. Простите, что я не сам это делаю. Какой великолепный подарок! Уникаль­ная вещь! Где вы достали такие духи?

— Не лопни от натуги, фонтан красноречия,— ска­зал Володя, ставя табуретку.

Ася с недоумением взглянула на него.

— Не лезь вон из кожи, морская свинка,— сказал я.

— Это что, пикировка из-за меня происходит?— спросила Ася.

— Не обращайте внимания, это у нас послеобеден­ный обмен любезностями. Для пищеварения.

Неожиданно Асе это понравилось. Она рассмеялась.

Я спросил:

— Так где вы достали французские духи?

— Отец привез из командировки. Вылетал во фран­цузскую эскадрилью «Нормандия».— Она сообщила об этом, как о самой обычной вещи.

— А он у вас кто, простите?

Оказалось, что он крупный хирург. А ее дядя— начальник нашего госпиталя. А другой дядя — тоже медицинское светило. А его племянник... В общем, она мне рассказала о целой династии замечательных врачей. Она и сама пошла по их стопам, да помешала война, отец не отпустил ее от себя, так как она — единствен­ная дочь, а мать у них утонула еще в тридцать девятом.

Она рассказывала, а я любовался ее оливковой ко­жей и миндалевидными глазами и раздумывал, можно ли взять ее за руку или нет.

Она не отдернула руки...

Я перебирал ее пальцы...

Так мы просидели почти до самого вечера. Уходя, она пожелала мне доброй ночи.

Я долго не мог уснуть. Володя видел это и несколько раз подходил, но мне не хотелось разговаривать.

Утром он не ответил на мое обычное приветствие. «Стоило стать между нами девушке,— подумал я горь­ко,— и готова размолвка». Однако первый я мириться не хотел, так как не считал себя виноватым, взял косты­ли и пошел в коридор. Потом неожиданно я очутился у дверей главврача, где в отдельном кабинете сидела Ася, и вошел к ней. Она оказалась свободной, так как ее начальник уехал в санупр.

В разгар нашего разговора приоткрылась дверь и показалась Володина голова:

— Саша, можно тебя?

— Что случилось?

— Большие неприятности!

Я вскочил, как от удара, и даже не попрощался с Асей. Черт возьми, ведь сегодня был страшный об­стрел! При этой мысли у меня все похолодело внутри. Но Володя меня успокоил.

— Лада завтра уезжает,— сказал он, задыхаясь.

— Как уезжает?— не понял я.

— Ну, не одна, конечно. Вывозят из Ленинграда их институт или лабораторию, в общем, где она работает. Вот ее записка.

Я прочитал записку. Стараясь его успокоить, ска­зал:

— Ну, и хорошо. Там она хоть избавится от дис­трофии.

— Да. Но их решили вывезти по последнему льду. Через Ладогу... Главный здесь?

— Нет.

— Ты не мог бы через свою Асю достать мне про­пуск? Я должен проститься.

Я оперся на костыли и покачался, раздумывая.

— Постараюсь.

Я вернулся к Асе и объяснил, в чем дело.

Ася отошла к окну. Я не видел ее лица, но, по-моему, это ей не понравилось.

— Ну, пожалуйста. Сделайте это ради их любви.

Я видел сбоку, как она усмехнулась.

За окном раскачивались на ветру голые деревья. Земля в сквере местами вытаяла. На асфальте, за ме­таллической решеткой, блестели лужи. За ними была глубокая воронка, огороженная ржавыми крова­тями.

Я приблизился к Асе, откинул ее пышные золотистые волосы и поцеловал в ложбинку на шее.

Она потерлась о меня плечом, потом взяла меня за подбородок, взглянула без улыбки долгим взглядом в мои глаза. Вызвала по телефону наше отделение и ска­зала, что по распоряжению главного врача больной Ша­ромов отпущен в город до восьми часов вечера.

Я чмокнул ее в щеку, выронил костыль, подхватил его и выскочил за дверь.

Когда Володя надевал чужое потрепанное обмунди­рование, я напомнил ему об орденах.

Он странно посмотрел на меня, опустил взгляд и продолжал молча натягивать сапоги. Потом сказал, не поднимая глаз:

— Ты прости, но я иду к Ладе, а не к Асе.

Он был прав...

Вдруг я вспомнил о подаренных мне духах и сказал:

— Передай, пожалуйста, от меня.

Он ответил благодарным взглядом.

Вернулся он часа через два, лег на койку и закурил. Когда сестра наругала его за это, молча ушел к окну, у которого мы раньше обтирались снегом, и прислонился к стене. Я встал рядом с ним. Мы смотрели во двор и ничего не видели.

По утрам он не отвечал на мои приветствия. А я изо всех сил старался сгладить самые тяжелые для него дни до первого Ладиного письма и кричал, как прежде:

— Хватит спать, тюфяк ты этакий!

Он слабо улыбался в ответ, словно просил извинения за несуществующую вину. А я от нечего делать ковылял к Асе и, когда у нее никого не было, усаживался подле нее в глубокое кожаное кресло. Приятно было смотреть, как она снимает трубку то с одного, то с другого теле­фона и барабанит пальцами по столу.

Как-то вечером она мне сказала, что дней через де­сять выписывают большую партию выздоравливающих.

— Среди них как будто бы многие из вашей па­латы.

— Вероятно, большинство, кроме меня и Володи.

— Кстати, что с ним?

— Он был в разведке, и в немецкой землянке их накрыл наш снаряд. Ему бревном придавило ногу. Сей­час у него что-то с коленной чашечкой. Он просится в часть, потому что при ходьбе совсем не чувствует боли. Я на днях разговаривал с профессором, он говорит, что об этом и думать нечего. Но Володька этого не знает.