Валерий Рогов - Нулевая долгота

— То, что не достанется мне главная роль в твоем фильме. Ну а раз ты упомянул Гартвина, то на роль председателя он рекомендовал Семибратова. Олицетворение силы, мощи. Не так ли?

— Ну, в общем так. Откуда ты знаешь?

— Я ничего не знаю. Просто догадываюсь. Но почему же ты не настаивал? Ты же постановщик! Впрочем…

— Погоди, Валя, — решительно перебил Понизовцев. — Во-первых, это мой первый самостоятельный фильм в Москве. Сам понимаешь, какая ставка, и ссориться в открытую с Гартвином, если он…

— Костя, опомнись! Ведь Семибратов угробит фильм! — запротестовал, не сдержавшись, Колядкин.

— Погоди, Валя, — потребовал тот. — Это я и сам знаю. И Семибратов у меня не будет сниматься.

— Ну это уже лучше, а то представь…

— Погоди! Знал бы ты, как меня замучили звонками. У этого вашего Семибратова что — семь высокопоставленных братьев в Москве? Или это все Рюрик Михайлович организовывал?

— Не знаю… честное слово, не знаю, — Колядкин пожимал плечами.

— Так вот, Валя. И это во-вторых. Я хочу быть с тобой откровенным до конца. Только не обижайся и не унывай. Все будет хорошо! Так вот: интригу вел Гартвин против тебя. Поэтому я и спрашиваю: почему он тебя не любит?

— Э-э, Костя, все, оказывается, значительно серьезнее, чем я предполагал.

Колядкин задумался. Выходило, что не случайно он превращен в театре в посмешище, в Афоню. Не случайно Гартвин держит его на десятых ролях. Если бы достопочтенный Рюрик Михайлович был уверен, что он бездарен, то никогда бы и ни за что не развил такой бурной деятельности. Ну в самом деле, ради чего? Наоборот: решительно поддержал бы! Провал его третьестепенного актера на главной роли в кинофильме только бы доказывал правильность всей гартвинской системы. Ну а если фильм будет успешным, а значит, и успешной главная роль, то вскроется порочность всей его системы и еще то, что пресловутый великий режиссер Рюрик Михайлович Гартвин умышленно губит неугодных ему актеров, насаждает систему произвола, как ее ни назови — «ам-плю-а» или «пирамида».

И скольких уже сгубил, возмущался в своих мыслях Колядкин, и скольких еще сгубит! Если, конечно, будет продолжать царствовать — единолично, бесконтрольно. А почему же не будет? Будет! Вот отсюда и гартвинская нелюбовь. Потому что по наивности душевной — а может быть, и в самом деле по деревенской наивности? — да еще по святой вере на право равных возможностей, по крайней мере на право бросить вызов так называемым корифеям сцены, актер Колядкин зашел слишком далеко. Оказался вне правил и условностей, насаждаемых Гартвином. Более того, всем своим существованием стал их отрицать. Вот и получается, что он, Колядкин, является бомбой замедленного действия, которую теперь уже надо — точно надо! — обезвредить. То есть выкинуть его из театра.

— Знаешь, Костя, — заговорил Колядкин, — а ведь мне придется покинуть театр. Причем в ближайшее время. Или меня выкинут из него с клеймом «бездарь».

— Не знаю, Валя, чего ты там так долго задержался? Ты же на курсе был одним из лучших!

— Постой, Костя. Я, кажется, начинаю что-то понимать! — воскликнул Колядкин, беря телефонную трубку. Он быстро семь раз покрутил диск. — Алло! Добрый вечер, Мила. Федора, пожалуйста… Как?! Вчера?! И ничего мне не сказал! С Гартвином согласовал? Ну хорошо, доброй ночи. Да-а, — произнес Колядкин. Он выглядел ошеломленным. — Представляешь, Костя, мой напарник Тимохин срочно… срочно, — резко подчеркнул он, — отбыл в Сибирь с группой Росконцерта на два месяца. Представляешь?! С благословения Гартвина. А это значит, что меня подменять в спектаклях теперь некому. Сверчков надолго застрял в известной лечебнице, а Тимохин — аж в Сибири! Вот и получается, что я должен отказаться от съемок в твоем фильме. Или требовать увольнения. По собственному желанию. И дадут его мне со скандалом. Ясно?

— Да, любопытная ситуация, но не безнадежная, — сказал Понизовцев. — Я тоже начинаю понимать, что творится в вашем театре. Ну и Гартвин!

— Слушай, Костя, — задумчиво продолжал Колядкин, — ведь правда, Гартвин внушал тебе, чтобы ты взял меня на роль Петьки-тракториста?

— Откуда ты это знаешь? Тоже вычислил?

— Нет, Костя, ты послушай, как он тебе предлагал. Разреши маленькую миниатюру, а?

— Ну конечно, давай.

Колядкин замер, внутренне сосредоточиваясь. Вот он приоткрыл рот, вытянув лицо; прищурил глаза. Получилось гартвинское снобистское выражение. Подвигал губами, как бы разминая их, — и тоже по-гартвински. И заговорил со снисходительной манерностью, неторопливо, негромко, подчеркивая определенные слова и произнося отдельные звуки шипяще, приглушенно — абсолютно как Рюрик Михайлович.

— Дорогой мой… Косс-тя! Коля-ткин… э-э… это артисс-т малых ролей. Да, да! Это его… ам-плю-ааа. Он… э-э… деревенсс-кий парень. Да, да! Так вот… дорогой Косс-тя… представьте зеленый лю-жочек… и бирюсс-совые глаза Коля-ткина. У васс цветной фильм?.. Э-э… крупный план… и этот сстакан! И лицо… Коля-ткина… розо-веет. Эф-фектно! Эта роль… да! да!.. для Коля-ткина. Он у насс… э-э… такой!

Понизовцев хохотал громко, неудержимо, до слез. Вбежала перепуганная Тамара — напряженная, похорошевшая.

— Мальчики, что стряслось? Что за смех?

— Ну лицедей! Ну артист! Ну молодец!.. Твой муж, Томочка, — хохотал Понизовцев и никак не мог остановиться. Наконец сладил с собой, заговорил возбужденно: — Так вот слушай, Валентин. И это серьезно! Я уже говорил со сценаристом — будем развивать образ Петьки-тракториста. Ведь, понимаешь, он должен не отрицательный пример являть, а противостоять председателю как личность. Понимаешь: как личность! Историческая-то правда в чем? В том, что эти Петьки должны вернуться на землю. Понимаешь: должны! И одними сельскими руководителями дел не поправишь! Согласен? И наш Петька вернется! Только надо подумать, как это сделать. Как?!

— Ну слушай, ты мои мысли читаешь, — развел руками Колядкин.

— Председателя я, может быть, буду играть сам. Но мне нужен достойный партнер. И им будешь ты! Я в тебя верю, Валька, если бы ты знал как! И пошел Гартвин со своими семибратовыми ко всем чертям! Нам надо правду, и только правду! Убедительно-зримую. Чтобы задумались, понимаешь, задумались!

— Я вот что предлагаю, Костя… — Колядкин медлил: он весь был углублен в себя, о чем-то соображая. — Вот, пожалуй, как следует повернуть… Ведь вспомни: с кем задружился Петька? С шефами! Пусть он и уходит из деревни к ним. К шефам. На завод. И уже летом с теми же шефами вновь появляется в деревне.

— Гениально! — воскликнул Понизовцев. — Великолепно, Валька! Вот это сюжетный ход! Действительно, кого же завод пошлет на село, как не того же Петьку, который умеет все — и пахать, и сеять, и хлеб убирать?! А круг замкнулся!