Валерий Рогов - Нулевая долгота

— Мы сфотографировались сразу после войны, — пояснила Элизабет Баррет. — Через неделю Джордж отплыл в Веймут. Оттуда он прислал мне письмо. Больше мы ничего о нем не могли узнать.

В своей комнате Элизабет Баррет была раскованной, мечтательной, и Ветлугину даже показалось, что она помолодела. Из ящичка трюмо она легким уверенным движением извлекла листок бумаги — пожелтевшее письмецо Пошатаева из Веймута — и протянула ему. Она предложила Ветлугину присесть на кресло у окна, а сама опустилась на кровать, положив руки на колени.

Моя самая дорогая единственная Лиза, — читал Ветлугин. Слово «Лиза» было написано по-русски. — Мы благополучно прибыли в Веймут, а завтра отправимся в Портсмут, где я встречусь с нашим майором. Мне очень грустно без тебя, без Гарольда, без твоих отца и матери. Я не нахожу себе места. Завтра решится моя судьба. Я думаю, что все будет хорошо. Когда все станет ясно, я напишу тебе новое письмо и сообщу адрес. Я верю, что мы будем вместе. Я очень люблю тебя, Лизонька. — И опять слово «Лизонька» было написано по-русски. — Я не представляю свою жизнь без тебя.

6 июня 1945 года

Когда Ветлугин посмотрел на Элизабет Баррет, она беззвучно плакала. Она вытирала платочком глаза и была жалкой и беспомощной.

— Он больше никогда не написал мне, — прошептала она обидчиво. — Но я не верю, что он меня забыл. Помогите мне. Пожалуйста, помогите мне хоть что-нибудь узнать о нем.

Она начала вспоминать, как бы не замечая Ветлугина. Она смотрела в окно на зеленый склон горы, и такая рвущая сердце тоска была в ее остановившихся серых глазах, что именно в эту минуту Ветлугин твердо решил непременно все разузнать о Георгии Пошатаеве.

— Это было чудо, что он остался жив, — глухо говорила она. — Когда он совершил побег, они его поймали и жестоко били. Они так громко и сердито кричали, что я подбежала к окну и все видела. Они как раз выводили его из леса. — Она показала на лес по склону горы и продолжала: — Один бош совершенно вышел из себя и с остервенением колотил Джорджа прикладом автомата.

Я выбежала к калитке, когда они вели его по дороге, к концлагерю. Все его лицо было залито кровью. Он тогда так необыкновенно посмотрел на меня и даже нашел силы улыбнуться. Весь тот день я проплакала. Я возненавидела бошей.

Той жестокостью, — продолжала Элизабет, — с какой они с ним обращались, мы все были потрясены. Отец не переставал повторять: разве так можно обращаться с людьми? Война была от нас далеко, хотя мы знали, что в нескольких милях от нашей фермы немцы построили концлагерь, но мы никогда не видели их жестокостей. Наш старший брат Джордж служил в английском флоте, и отец боялся, что он тоже может попасть в плен и боши так же будут избивать его и издеваться над ним.

Элизабет Баррет рассказывала, что еще тогда поверила в новую встречу с этим русским военнопленным. Она почему-то не сомневалась, что он вновь совершит побег. А она обязательно поможет ему укрыться. Поэтому она стала часто бродить по лесистым склонам гор. Брат над ней подшучивал, но отец не останавливал. Той теплой солнечной осенью они не встретились. Потом пошли затяжные зимние дожди, и она только из окна подолгу смотрела на хмурый порыжевший склон. И все время думала о нем. Он стал ей дорог. Все думы о войне в России и вообще о России сосредоточились на нем. В тот год они боялись, что немцы завоюют Россию, но зимой они узнали о Сталинграде, и миф о непобедимости фашистских армий развеялся. И он стал ей еще ближе, и она все время мечтала о новой с ним встрече и тайком молилась о его спасении. Ей было тогда семнадцать лет.

Однажды февральской ночью Элизабет проснулась в испуге. Ей приснилось, что русский ее зовет. Она спустилась вниз и еще больше испугалась. Отец сидел на кровати и курил. Около его ног вытянулся пес Ральф, положив голову на лапы, и скулил. Отец не удивился ее появлению, а мать с болью сказала: «Беда с нашим Джорджем». Она не решилась им сказать о русском, потому что они думали о старшем сыне, который был где-то на войне в холодном ночном море. Но в ту февральскую ночь с их Джорджем ничего не случилось. Он погиб позже, спустя год, во время атаки немецких подводных лодок на эсминец, где он служил, в Атлантике. Но о его гибели они узнали только после войны.

Рассвет в тот день, рассказывала Элизабет, был поздним и промозглым. Всю долину затопил густой туман. Она хотела незаметно выйти из дома, чтобы побродить по горному склону. Ее сердце колотилось от предчувствия неизбежного, того, что она так долго ждала. Отец окликнул ее. «Я пойду с тобой», — сказал он. «Куда?» — удивилась она. Он посмотрел задумчиво и печально: «Ты читала их объявление?» — «Какое объявление?» — «Они обещают расстрел или концлагерь в Германии за укрытие русских».

Они шли молча. Ральф деловито бежал рядом, будто знал, куда и зачем они идут. Они нашли его сразу. Он лежал в беспамятстве недалеко от дороги. Ему не хватило сил пройти сто шагов до леса у подножия горы. На худущее лицо уже легла синеватая тень смерти. Отец долго и печально смотрел на него, не решаясь ни на что, и также в печальном оцепенении стоял рядом пес. «Послушай сердце», — наконец сказал он. Она засунула ладонь под рваную гимнастерку, прижала ее к ледяной груди и едва почувствовала слабые удары. «Он жив!» — радостно прошептала она. «Что же будем делать?» — спросил отец, обращаясь больше к Ральфу, чем к ней. Ральф вильнул хвостом и заскулил. «Папочка, мы должны его спасти», — взмолилась она. Но отец все не решался. «А если бы это был наш Джордж?» И она заплакала в отчаянии. Отец наклонился и легко оторвал русского от земли. Она помогла пристроить его на спину. «Мой бог, — удивленно вымолвил отец, — он совсем невесомый». Пес побежал вперед и скоро вернулся. Он вилял хвостом и подобострастно заглядывал в глаза. Отец всегда понимал все, что он ему говорит. Мол, никого впереди нет, говорил Ральф. «Иди, иди вперед», — подсказывал отец. И пес послушно бежал в туман, гордый доверием.

Русский был очень плох, говорила Элизабет. Он не приходил в сознание. Они спрятали его в коровнике, прикрыв теплым тряпьем. Элизабет каждую минуту бегала в коровник и со страхом и отчаянием сообщала, что русский умирает. «Ну что ж, — устало вздыхал отец, — хоть похороним по-человечески». Для Элизабет это было ужасным равнодушием, и она возмущалась, плакала, требовала, чтобы отец пошел к доктору. Но отец был медлителен на решения, а мать настойчиво останавливала его. Она панически боялась, что нагрянут немцы и всех расстреляют.

Гарольд в тот день уезжал за покупками в Сент-Хелиер, продолжала Элизабет. Он вернулся только к вечеру и сразу увидел, что мы все трое не в себе. Первой не выдержала она: «Гарольд, тот русский опять убежал». Он осуждающе посмотрел на нее: «Ты, конечно, притащила его сюда?» — «Нет, — отвечала она, — отец принес». «Вот как?» — удивился он. «Русский умирает, Гарольд, а отец говорит, мы его по-человечески похороним». — «И это немало». — «Гарольд, — взмолилась она, — пойди к доктору». А мать тоже плакала и все твердила: «Она нас погубит». И тогда отец повторил то, что утром сказала ему она: «А если бы это был наш Джордж?» Гарольд наскоро поел и через час вернулся с доктором.