Михаил Голубков - Крайняя изба

— Я не прячусь, — сказала, немного осмелев, Ленка. — Я просто не хочу, чтоб меня видели.

— А это не одно и то же?

— Нет, не одно.

— Ладно, — легко согласился мужчина, — пусть будет по-твоему. Так как же тебя зовут?

— Лена.

— Хорошо тебе здесь живется, Лен? — присел мужчина на корточки и с такой болью, с таким страданием заглянул девчонке в глаза.

— Не знаю, — опять оробела Лена. — Наверно, хорошо… не знаю.

Мужчина, видно, понял, что напугал девчонку, и, как бы очнувшись, натянуто улыбнулся:

— Как, Лен, не знаешь?.. Ну, чем ты тут занимаешься, играешь как? Подружки у тебя есть?

— Есть одна… Но она хочет в город удрать.

— В город? — удивлен мужчина. — Вот этого я вам от души не советую…

— Почему?

— Потому что вы глупышки еще, — мужчина слегка засмеялся, оттаяв лицом, — не понимаете ничего. Ведь вы здесь как мотыльки свободные, как трава в поле… успеете еще отведать городских прелестей.

— Я тоже так говорю Жанке, что сперва учиться и учиться надо.

— Правильно говоришь, — подхватил мужчина. — А главное, постараться понять, что все это, — мужчина повел вокруг рукой, — что все это навсегда в вас, никогда от этого не избавитесь. И как можно раньше понять.

— А как понять раньше? — изумлялась странным речам мужчины Ленка, находя их какими-то колкими и волнующими. Никто и никогда с ней так не разговаривал. Все только и говорят: учись, учись… далеко пойдешь. У тебя, мол, получится, у тебя голова! Не будешь же ты вечно торчать в Ключиках. А тут вот говорят совсем другое, и вполне вроде серьезно говорят, не насмехаются.

— Понять и просто и не просто, — заходил, волнуясь, перед Ленкой мужчина. — Не найду, что и сказать, что посоветовать… Съезди, конечно, и в город позднее… и там поживи, поучись. И это тебе многое даст… Но не увлекайся особо-то городом, не ломай, сохрани себя… Ты красивой-красивой, Лена, станешь.

— Как ваша жена? — сердце Ленкино замерло, она даже подумать об этом не смела, а тут вырвалось.

— Кто? — мужчина сразу опал, потух в лице. — Конечно, конечно… нет-нет, еще красивее.

Ленка часто-часто заморгала, заблестели глаза:

— Неправда! Зачем вы меня обманываете?.. Разве можно быть красивее?

— Можно, Лена… можно, — поспешно сказал мужчина и пободал девчонку двумя растопыренными пальцами. — Она вот не устояла, не убереглась от кое-чего…

«Нет, что-то здесь не так!» — надолго задумалась Ленка. Ну какая из нее красавица? Ее и в классе-то все не иначе как обезьянкой обзывают. Куда ей до красивой-красивой.

Вскоре глубокой тишине деревушки стало что-то мешать, сначала это походило на жужжание мухи, затем — на зуд овода, потом помаленьку переросло в рокот и грохот современной техники… Из-за бугра выкатил и лихо понесся по улице, вдоль пустующих домов, обшарпанный желтый «Беларусь», наполнив деревню отзывчивой трескотней, пылью и вонью отработанного горючего. Сбоку у трактора и чуть сзади торчал, мотался высоко задранный зубчатый пальцевый брус косилки.

— Ишь, как лихачит, — сказала Ленка, — всю машину до армии разобьет.

— Кто это? — спросил мужчина.

— Да Серега… Дикошарый это. Все его так зовут, дурной шибко.

Проезжая мимо, Серега, лохматый, крючконосый парень, нагнулся в кабине, нахально разглядывал мужчину и Ленку, зачем-то посигналил протяжно.

— Опять поздно катит… прогулял, поди, ночь-от, — ворчливо заметила Ленка. — Они с моим папой в верховьях Ключевой косят.

Как бы проваливаясь, снижаясь мотающейся кабиной, трактор исчез в логу, тотчас заглушившем, как в колодце, его трескотню.

— А что, Лена? — спросил после некоторого молчания мужчина. — Много сюда приезжают? Ну, к бабке вашей?

— Много… Летом, так каждый день почти. Кислицина всякую боль сымает.

— И кто к ней приезжает чаще? Кого она охотнее лечит?

— Чаще всего старики… Да еще дитенков часто приносят. Кислицина так и говорит: «Одне после меня на ноги встанут, а другие скорее в ящик сыграют…»

— Так и говорит? — озадачился мужчина.

— Так и говорит, — засмеялась Ленка. — Да вы не беспокойтесь! Это она говорит только, вечно такая. На самом же деле она добрая. Она вашу жену живо-два вылечит.

— Будем надеяться, будем надеяться, — раздумчиво повторил мужчина.

Проснулась Жанка от тракторного гула, от земной дрожи. Она мотнула головой, сбросив с лица книгу, — и вся поначалу окаменела в ужасе. Близко совсем тарахтел «Беларусь», а Серега, распахнув дверцу, смотрел на нее, как-то ненормально, через силу, ухмыляясь.

Жанка, оглушительно завизжав, села, схватив платье, прикрылась им немного, не могла ни слова сказать, только глазами одними дико кричала: «Ну, проезжай же! Ну чего ты выставился, бессовестный?»

Но Серега, все так же через силу ухмыляясь, спрыгнул на землю — господи, сохрани и помилуй! — и глупо, небрежно похохатывая, для храбрости, по всей вероятности, пошел на Жанку.

— Не подходи! — взвыла дурным голосом Жанка, неловко поджимая под себя ноги, пятилась ползком от Сереги, не в силах вскочить и броситься прочь. — Не подходи! Не смей!.. Ма-а-а-ма!

— Ну чего ты базлаешь? Не трону я тебя… Нужна ты, соплюшка, мне, — наступал тем не менее Серега. — Ну, перестань! Ну кто тебя режет, что ли? Подумаешь, посмотрят на нее…

— А-а-а-а! — орала пронзительно Жанка. — А-а-а!

— Да замолчи, горластая! Пошутить нельзя, — схватил ее Серега за руку. Но тут вскочившая Жанка — откуда и силы взялись? — так двинула его свободной рукой в лицо, в глаза бесстыжие, что парень чуть не упал. Откинувшись, он выпустил Жанку.

— У-у, паразитка! Краску, кажись, пустила, — трогал он нос, отсмаркивался.

Жанка бросилась сломя голову через речку, взбивая фонтанами воду, уж плюнув на то, что голая, дай только бог удрать поскорее.

Не слыша, однако, сзади погони, она оглянулась, присела в траву и стала наблюдать за Серегой — тот обмывал лицо в речке, совал в ноздри пальцы. Ай да Жанка! Ловко она его саданула! Долго будет помнить. Жаль, что шары нахальные не выцарапала.

Уняв кое-как кровь, утеревшись подолом вывернутой из-под штанов рубахи, Серега поднялся на берег, повысматривал немного Жанку, вскинул кулак:

— Ну голопендрая… погоди у меня!

Потом он схватил Жанкино платье, разорвал его пополам. Распинал, расшвырял ногами и все остальное: лифчик, плавки, книгу, так что они, как вспорхнувшие цветные птицы, разлетелись в разные стороны:

— Это за юшку тебе!

Когда миновала опасность, когда окончательно смолк рокот трактора, силы оставили Жанку. Она пала ничком на землю и громко, обмирающе разревелась, взлаивая и содрогаясь от душивших ее рыданий.

Стервец окаянный! Поросенок, уродище крючконосый!.. Каким только прозвищем не наградила Жанка Серегу, как не обозвала. Ишь чего захотел, попялиться на нее. Шутки нашел. Ничего себе шутки. А там, глядишь, и на что другое потянуло… Разбежался. Так она и поддалась ему. Держи карман шире! Мало еще каши ел. Не на ту нарвался.