Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

Бронников кивнул, сделал глоток. Она исчезла на миг, вернулась с тарелкой сушек.

— Возьмите еще!

Он взял еще одну сушку, макнул ее в чай.

— Думала — все уж. Как не было сынка. Прокормить-то я себя могла, специальность у меня хорошая, везде объявления висят: требуется уборщица. Но без сына — вроде зазря жизнь жила. Чистоту наводить — это, Николай Иванович, на день, а дитя — оно на тыщу лет. Тем более если дитя мужского сорта. Как вы рассуждаете?

Бронников грыз сушку.

— Если не хотите, — произнес он, — можете не отвечать… А кто был отец вашего сына? Он что — умер? Или…

Она со вздохом опустила голову.

— Извините, можете не отвечать.

— Чего уж там… Можно и ответить. Только не все вам понятно будет. У меня их трое было, сынов-то. Тройню я родила. Да, да! Ровно крольчиха какая… И с чего бы?.. — она смущенно засмеялась. — Дело прошлое, давнее — могу признаться: не замужем я была, а так… Проезжий молодец с толку сбил. И надо же — тройня. Про меня даже в газете сообщение было. Счастливая, мол, мамаша. Ага! И все разные получились. Один черноглазый, смуглый. У другого оченята карие и весь в конопушках. Это Сема, значит. У третьего… Уж не помню. Третий слабенький родился, головку не держал. Мне докторша и говорит: оставь, может, выходим. Наведаешься опосля, заберешь. Я молодая была, глупая — обрадовалась, ушла. Не три же у меня руки, думаю, как же мне их троих таскать? Пособие в платочек носовой завернула и… И понесло меня по Сибири. Я ведь… Ни родни, ни крыши. А в общежитии с детишками не положено. Я дисциплину всегда уважала. Ох и намыкалась же я!.. — она снова рассмеялась. — А тут вдруг бобыль один пристал: отдай да отдай мне черненького, воспитаю. Подрастет — заберешь. Я и отдала. Хоть одну руку высвободила. Где-то они теперь? Какими стали? — Она вдруг громко, в голос заплакала, выкрикивая: — Извините! Извините! Я… Я сейчас… Но… Понимаете… Вы меня понимаете? Как их зовут-то хоть? Зовут как? Ох, дура, дура я! Вы не подумайте — я их искала. Искала, верьте! Но роддом… Он в другом месте теперь… Люди другие. Рассердились. Пиши, говорят, в Москву, в справочное бюро. Бобыль тот уехал, заховался где-то. Ищи-свищи. Ну, а Семен… Сема… Сами знаете. Я уж думала — все. Думала, и третьего сына потеряла. И вдруг письмо! Приезжай, мол. Денег прислал. Да много! Мне полгода за такие деньги кабинеты мыть. Я сперва испугалась. Украл, думаю. И уж не колесо — цельного «Москвича». А когда свиделись, он меня обсмеял. В Заполярье, говорит, мама, работать по специальности куда выгодней, чем вне закона… Погоди, говорит, скоро в начальство выйду — должность одна у нас на буровой освободилась, — тогда и вовсе: легковушку себе куплю, поедем с тобой на Рыжское зморье или того лучше — на ЮБК! Это еще что такое? — спрашиваю. ЮБК? Южный, говорит, берег Крыма!

…Справедливости ради следовало навестить и Яровую. Да ведь она, скорей всего, дома уже, спит. Несколько собак с туго закрученными хвостами сочли своим долгом, прервав дремоту, подняться и последовать за Бронниковым. Две впереди, три в арьергарде. Иногда они менялись местами. На дощатой обшивке теплотрассы полулежал какой-то малый в ватнике и резиновых сапогах, забыв обо всем, что ночь сейчас, плюя время от времени на указательный палец, долистывал толстенную, страшно истрепанную книгу. Неужели именно здесь Бронников несколько лет назад заблудился? Да, именно здесь… И даже дважды… Заколдованное место. Так до сих пор из него и не выберется. Он шел и вздыхал. На сердце все еще лежал груз от простодушной, отчаянно откровенной исповеди уборщицы. Ничем, нет, ничем, ни словом, ни взглядом, не мог бы он упрекнуть эту женщину. Наоборот, как бы даже виноват в чем-то был перед ней. Что там, у нее, на другой чашке весов? Пособие в носовом платочке… И он снова вздохнул. Когда-то, еще в юности, он подобрал после шторма на берегу моря кусок медной проволоки. И как же она была вся скручена-перекручена, какие немыслимые, сумасшедшие узлы, петли…

В теплице, за золотисто-зеленой стеной светящегося стекла, что-то двигалось, темное пятно человеческой фигуры. Пригнувшись, Бронников вошел в низкую дверку, миновал тамбур, еще одну дверь открыл… Обдало жарким, парным воздухом, запахом земли, дыханием растений. По обе стороны прохода, из ящиков, полных рыхлой, обильно перемешанной с торфом и навозом земли, поднимались высокие, до стеклянного потолка, вьющиеся стебли. Среди лапчатых пушистых листьев отвесно висели огурцы. У некоторых на кончике еще не опало желтое цветение. Отставив лейку, навстречу, удивленно открыв рот, спешила Марья Антоновна. Бронников вспомнил вдруг о ее назойливом любопытстве и запоздало испугался, пожалел, что зашел. Сейчас снова про наследника заведет… Но пронесло.

— Вот так и живем тут, — показывала Марья Антоновна на тесно стоявшие вокруг стебли, как бы объединяя себя с ними и с зелеными поленьями огурцов в один коллектив, даже в одну семью, — растем помаленьку. Сибирского солнышка не хватает, так мы под электрическими лампочками загораем. Крыша стеклянная, она солнечное тепло, конечно, проводит, но синтетическая пленка, по науке если, намного лучше. Вот погодите, Алена Михайловна вернется — мы на вас с ней насядем, выбьем пленку! Николай Иванович, — заговорщицки понизила она голос, — огурчика хотите?

— Нет! — ответил он без малейшей паузы, словно мяч отбросил.

Марья Антоновна смутилась. И Бронников смутился.

— Чего домой не идете? Поздно…

Она подергала углом рта.

— А чего я там не видела? Здесь-то я не одна, — и снова показала на молчаливо обступившие ее вьющиеся стебли. В густой лапчатой листве зелеными зверьками прятались огурцы. На кончиках некоторых из них отцветала младенческая желтизна…

…Дома Бронников сделал себе бутерброд с салом. Прислушался. Вертолет! Пил чай, посматривая на часы. Высчитывал. Вот Бондарь спрыгнул с приземлившегося вертолета, вот идет, идет… Приближается к поселку. Одну улицу миновал, свернул на другую. Вот к дому своему подходит. Уже на лестничной площадке, достает ключ, отпирает, вошел… Бронников снял трубку, снова набрал номер. Никого… Длинные, редкие гудки. «Поторопился, — подумал Бронников, кладя трубку, — не дошел он еще до дому. А может, и вправду там заночевал? После конференции задержался где-то и…» Прервав его размышления, зазвенел телефон.

— Да!

— Не спишь? А я дверь отпираю — слышу: телефон. Покуда добежал, ты уже трубку положил.

— Откуда ты взял, что это звонил я?

Бондарь молчал. И Бронников молчал.

— Ну, что там, на совещании твоем? — спросил Бронников.

— Да всего понемногу. Хорошо прошло. С размахом даже. Кинохроника снимала. Встреча одна была смешная. Не знаю, рассказать тебе, нет? Расскажу…