Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

«Хватило бы места, ты что? — посмотрел на собаку Фомичев. — И так бы разошлись!»

«Кто вас знает? — читалось в ответном взгляде ее блекло-желтых глаз. — Может, и разошлись бы, а может, пнули бы сапогом. От греха подальше».

— Понимаешь, дорогой? — вздохнул Гогуа. — Музей… Музей я не могу подвести. Растащат, под склад заберут… При Георгии Георгиевиче я был спокоен. Человек солидный, с опытом, в ДОСААФ ряд лет проработал. А сейчас…

Все ясно с Гогуа. Не нефтяник он в душе, не бурильщик. Другая планида у него, другая страсть. «Экспонатом» называл его Толя Серпокрыл. Нечего, значит, и попрекать его. А вот он, Фомичев то есть, — у него какая планида? Как сам он должен поступить сейчас? Как?

— И потом, — виновато глядя в землю, произнес Гогуа, — незаменимых у нас нет. Вот ты, например, уехал, а ничего… Заикин вместо тебя командует, дорогой. И знаешь, как старается! Ого!..

Ни горечи, ни обиды не ощутил почему-то Фомичев при этом известии. Что ж, правильно. Свято место пусто не бывает. Он только рукой махнул. И свистнул. Заскрипели рядом тормоза. Такси.

— Звали?

— Что?

— Свистели?

— А, да! К почте, шеф, а потом в аэропорт. Побыстрей!

Зашелестел, сливаясь в длинную киноленту, помчался мимо окон машины приземистый Салехард. Снег с грязью… Окна. Вывески. Тонкие хворостины спящих еще деревьев. И вставали над бревенчатыми теремками, росли, не в пример робким деревьям торжествуя над мерзлотой, краснокирпичные и голубовато-серые бетонные коробки будущих зданий, и нетерпеливо двигались над ними стрелы кранов, так нетерпеливо, что квадратные, облицованные плиткой панели отставали, вися на тросах наклонно, парусили против ветра… Почта. Подумал Фомичев, подумал и в корне изменил текст телеграммы. Написал так:

«Тихон, встречай меня пристани обратным рейсом «Ударника пятилетки» Наташа».

Пусть Егоровна сама Кондаурову адрес Тани скажет. Кто знает, может, и не скажет еще, может, подумает?.. Может сама возьмется за Кондаурова своего? Вымоет его, накормит… Да и сама к нему притулится?

Помчались дальше.

— Но вообще-то, — попытался утешить Фомичева Гогуа, — Лазарев не очень Заикиным доволен. Ты, говорит, на чужом горбу в рай попасть хочешь. Хоть бы раз инструмент сам поднял, своей вахтой, все норовишь, чтоб на другую вахту выпало. Вот Фомичев, говорит, так никогда не делал.

— Не делал? — с некоторой гордостью, но и не без сарказма переспросил Фомичев. — В прошедшем времени. Как про… Как будто я… помер, да?

— Ой, ну, этот Заикин! — засмеялся Гогуа. — Там у нас новенькая появилась. На должность помповара, Зое помогает. Тоже, кстати, москвичка, как ты. Так Заикин сразу, значит, к ней вплотную. На абордаж! Про боевое прошлое начал, про наколку на ногах. «Куда идете?» — «Идем налево!» Сапоги, правда, не снимал. А она: «Вам налево? А мне направо! Не мешайте, пожалуйста, приготовлению блюд!» — и с кухни его…

— Что это у тебя из рюкзака торчит, Володя? Рыбина?

Гогуа вздохнул.

— Нет, это кинжал.

Фомичев обернулся, схватил его за плечо.

— Что ты наделал, Гогуа? Ведь…

— Бронников приказал, — не вырывая плечо, вздохнул Гогуа, — ключ, говорит, под ковриком лежит, на лестнице, перед дверью. Зайди и забери кинжал. Я ему: товарищ Бронников! Николай Иванович! Слушай, дорогой! То есть — слушайте! Зачем мне кинжал? У меня в музее много кинжалов есть! Пусть у вас остается. Примету знаете? Сын у вас родится! — Гогуа вздохнул, замолчал.

— Ну-ну! — нетерпеливо дернул его за плечо Фомичев. — А он?

— Ключ, говорит, под ковриком. Не нужно мне кинжала. И не нужно сына. Я, говорит, огурцы люблю.

— Огурцы? — недоверчиво переспросил Фомичев.

Гогуа кивнул. Пальцы Фомичева разжались. Он обессиленно откинулся на спинку сиденья. Вон сколько всего произошло дома, в Базовом то есть, всего за несколько дней его отсутствия. У него было чувство, обманчивое конечно, что не улети он в эту треклятую командировку — и все на буровой, в Базовом, так бы и текло себе с привычной будничностью, ровно и незаметно, как раньше. Как раньше? Он усмехнулся. Ничего себе незаметно! Ничего себе ровно! А если он вовсе в Москву подастся сегодня, тогда что? Жизнь прекратится в Заполярье, что ли? Жизнь не прекратится…

Он распрощался с Гогуа. «Лети, Володя, лети. А то экспонаты там пылью без тебя покроются». Не лететь же с ним, с Гогуа? Какими глазами посмотрел бы Володя на Фомичева. То-то ахнул бы. Может быть, даже в рожу бы плюнул… Пусть один летит. А Фомичев… Ему же в Панх сходить надо! К авиаторам! Картошки не достал, письма не вручил… Так хоть с Панхом уладить. А потом?.. А потом — суп с котом.

…Кто знает, может быть, Володя Гогуа уже в Черном море купался — часов десять прошло, как улетел. А Фомичев все еще пребывал в городе, который, словно бусинка, нанизан был на Полярный круг. Нет, не продление договора с Панхом задержало его здесь. Без Фомичева уже продлили. Сам же Фаиз Нариманович это и сделал. Доставил пассажиров утром, взял кое-какой груз: пятнадцать комплектов легководолазных костюмов, пятьдесят пар автопокрышек, восемь мешков баранок… Ну, и продлился заодно. И теперь до Базового когда еще оказия будет…

— А мне и не нужно в Базовый!.. Я так просто…

— Просто или не просто, — сердито орал человек в черном жениховском костюме, в белой сорочке и в шапке из волчьего меха, — а раньше утра не улетишь!

— А мне и не нужно, вот чудак! Мне в противоположную сторону! Мне… Отсюда не видать. В столицу…

Но человек в черном жениховском костюме и шапке из волчьего меха не желал вникать… Проведя в прокуренных коридорах Панха весь световой день, человек этот ожесточился.

— На свадьбу я опаздываю, на свадьбу! Можешь ты это понять?! На свою собственную свадьбу!!

— Да мне и не в Базовый вовсе, откуда ты взял? В Москву мне! Просто здесь народу меньше, вот и жду… Там, на аэровокзале, не протолкаешься. Вонища!..

Но никакие доводы не воспринимались.

Отлучившись в Салехард за шампанским, Человек в Жениховском Костюме опоздал на вертолет Фаиза и страшно переживал, что торжество могут начать без него. Боялся испортить гостям, собравшимся там на свадьбу, настроение. Действительно, какая свадьба без жениха? Шампанского, несмотря на все его усилия, он добыл в количестве лишь четырех бутылок. Стоило ли лететь вот так, без пальто? К тому же, в связи с задержкой, он отметил свое вступление в брак индивидуально, то есть одну бутылочку вскрыл в коридоре Панха.

— Раньше улечу я! — кричал он, словно кто-то посягал на его место в вертолете. — А потом — кто угодно!.. Меня невеста ждет! То есть жена!

— Но мы же можем лететь вдвоем, — резонно заметил Фомичев. Хоть лететь в Базовый не собирался. — Мест в вертолете хватит!

Нет… Никаких возражений, даже сверхлогичных, Человек в Жениховском Костюме не терпел. Первым должен улететь он. Что ж… По правде говоря, причина у него была уважительная. Раскупорили еще одну бутылочку. Потом еще одну. Осталась последняя.