Николай Коротеев - Операция «Соболь»

Тимофеев включил свет. Лампочка горела неярко и ритмично помигивала в такт работе движка, стучавшего за окном.

Занятый своими мыслями, Василий Данилович засиделся у топившейся печки. Тишина, царившая в старом доме, навевала дремоту. От жара камелька приятно разгорелось лицо, стали слипаться глаза, думы зашевелились вяло и тяжело.

Василий Данилович подбросил в печь дров, и желтый огонь весело побежал по сухим поленьям. Свет привычно мигал под ритмичный стук движка.

К знакомым звукам вскоре примешалось тонкое повизгивание ветра за стенами дома. Начиналась метель.

«Только этого не хватало! — сердито подумал майор. — Этак Медведев может и не приехать сегодня».

Внизу хлопнула дверь. Тимофеев прислушался. Кто-то быстро и легко прошел по коридору. Негромко проскрипели ступени на лестнице, ведущей в радиорубку.

Тимофеев снова устроился в кресле и стал смотреть в огонь печи. На торцах поленьев кипела смола, а дальние концы уже догорали, и на них обозначились пылающие квадратики углей.

Потом опять быстро сверху вниз проскрипели ступени на лестнице, ведущей в радиорубку, хлопнула дверь, и в доме все стихло — лишь потрескивали дрова.

Время шло незаметно. Оно как бы измерялось ставшими привычными помигиваниями лампочки.

Вдруг свет трижды померк не в лад.

Тимофеев вздрогнул.

«Что это?» — подумал он.

Майор до боли в пальцах ухватился за подлокотники кресла и затаил дыхание.

«Может быть, почудилось?» — мелькнула мысль.

Василий Данилович впился взглядом в яркий волосок лампы.

И опять свет начал мерцать не в лад со стуком движка.

— Пять, восемь, ноль… — читал Тимофеев телеграфную азбуку. — Три, три, семь…

Василий Данилович вскочил, сильно оттолкнул кресло.

«Рация! — чуть не вскричал майор. — Рация работает от движка? Лихорев?..»

Они остановились в затишье, в густых, выше человеческого роста, зарослях шаломайника.

— Вот и пришли. Отсюда я и двину на перевал. Доберешься теперь один? Не ровен час — прихватит. Так и на пороге скопытиться можно. А? Лучше я уж провожу тебя.

— Дойду, — ответил Медведев. — Да уж ты-то дома переночуй. Чего тебе из-за меня крюк делать. Всю ночь проплутаешь. Как днем, не отдохнув, пойдешь? Дорога не легкая.

В эту минуту ветер, бушевавший в тайге на сопках, завыл глухо, угрожающе.

— Ишь разгулялась погода! — снова заговорил Медведев. — Ты, Епифан, лучше не ходи в ночь. Спасибо за заботу. Доплетусь. Эка важность. Доплетусь.

— Оно так, — отозвался Казин. — Может, у меня все же переночуешь? Ведь еще семь километров тебе пройти надо.

— Нет, — протянул Медведев. — Лихо мне, но до дому надо добраться.

Медведевым явно овладевало упрямство больного человека, который переоценивает свои силы. Он стремился во что бы то ни стало добраться до родного очага, где, как он был уверен, ему сразу полегчает.

Старик Казин выжидающе смотрел на директора, словно проверяя, сможет ли он добраться до дома. Ночью дорога вдвое тяжелей.

— Нет, Епифан, я домой, — твердо сказал Медведев.

— Присядем тогда, что ли, — проговорил Казин. — Дорога у меня дальняя.

Они присели на нарты. Собаки было поднялись, нетерпеливо дергая упряжь. Казин прикрикнул на них.

Потом мужчины встали и троекратно поцеловались.

— Мало ли что, Епифан, — извиняющимся топом промолвил Медведев. — Может, и не свидимся.

— И ты не поминай лихом, — отозвался Казин.

— Ну, пора. Соболюшек береги. Не простуди, а то пооколеют по дороге.

Казин крикнул на собак, и нарты, на которых стояло восемь клеток с отборными камчатскими соболями, тронулись. Собаки, повизгивая, рвались на бег, но старик сдерживал их прыть.

Через сотню шагов он остановился и стал всматриваться в вечернюю темноту, рассеченную косыми полосами летящего снега. Фигура Медведева была уже еле видна, она словно расплылась в снежной кутерьме.

Епифан снял шапку и перекрестился. Затем двинулся дальше, теперь уже торопя рослых камчатских псов, тянувших нарты с драгоценным грузом. Вскоре между высокими прошлогодними стеблями шаломайника, на два метра поднимавшимися над сугробами, мелькнул огонек.

Упряжка остановилась у крыльца, псы взвыли, ожидая еды и отдыха. Но хозяин и не думал их распрягать. Казин постучал в дверь.

— Кто там? — послышался женский голос.

— Открывай.

— Сейчас, сейчас! — засуетилась хозяйка.

— Что свет палишь? — грубо сказал Епифан, пока женщина отодвигала прихваченную морозом щеколду.

— Да что-то боюсь я одна.

— Эва, на старости лет страх тебя разбирать начал. Скоро?

Дверь в промерзших петлях открылась с ледяным скрипом. На пороге стояла жена Казина в пуховом платке и заячьей безрукавке.

— Заходи, Епифанушка, — приветливо проговорила она с легким поклоном.

Старик ответил ей кивком, долго оббивал снег с олочей и суконных онучей, прошел в комнаты, сбросил на руки жене шинель и огляделся, словно в доме могли оказаться нежданные гости.

— Ты, Степанида, пойди в нарты юколы положи. Побольше. Дней на десять.

— Уезжаешь? В этакую непогодь?

— Надо, — отрезал Епифан. — Иди, иди.

Накинув полушубок, женщина вышла. Открыв подпол, старик полез вниз и долго копался там. Потом затих.

В доме наступила тишина. Электрическая лампочка, висевшая над столом, ритмично мигала, повторяя перебои далекого движка. Вдруг она замерцала невпопад. На минуту ее ритм снова восстановился, затем нить лампочки опять судорожно замерцала. Наконец лампочка успокоилась.

Вскоре Казин вылез из подпола, нагруженный продуктами, поверх которых лежал небольшой деревянный ящичек.

— Ну, прощай, старуха!

— Поел бы…

— Я через центральную усадьбу, по старой тропе поеду. К Медведеву заверну. Он ждет.

— Что тебе ехать приспичило? И собаки притомились. Пуржит на дворе. А тебя, прости, несет нелегкая. Переночевал бы в тепле.

— Надо! — отрезал Епифан.

Наскоро простившись с женой, старик старательно уложил продукты в мешок. Выйдя из дома, посмотрел, сколько жена положила юколы в нарты, попробовал, крепки ли веревки, приторочившие клетки, и крикнул на собак. Те неохотно поднялись со снега, где лежали, свернувшись клубком, спрятав носы в пушистую шерсть хвостов, и нарты тронулись.

Съехав наискось по крутому склону к ручью, где было совсем тихо и ветер посвистывал лишь в верхних ветвях рябин и ольхи, Казин круто изменил направление и стал торить тропу к невидимым за снежной пеленой крутобоким сопкам.

Шел Епифан нешироким, но спорым охотничьим шагом, раскачиваясь на ходу, перенося, словно матрос, тяжесть тела то на одну, то на другую ногу. Склон становился все круче, но старик будто не замечал этого. Шаг его был по-прежнему ровен и скор. Изредка он оборачивался и голосом подбадривал собак. Обойдя сопку по крутому опасному склону, Епифан прыгнул в нарты и погнал их по пологому скату в долину. Лес здесь был не слишком густым, и, ловко управляя остолом, старик стал быстро спускаться вниз.