Николай Коротеев - Операция «Соболь»

— Соболя, соболя… — задумчиво произнес Тимофеев. — Кто такой Казин? Почему вы думаете, что у него в доме не может быть рации? Насчет браконьера — это, извините, чепуха, а вот чужой… Чужой, может, и забрел к бабке Степаниде.

— Конечно! — встрепенулся Лихорев, будто и не он первым высказал мысль, что в дом Казина мог забрести чужак. — Старик живет в поселке уже восемь лет. Его здесь уважают. Правда, он всегда был против того, чтобы пасынок его занимался в радиокружке. Но ведь это ничего не значит. Правда? Чужой, чужой в поселке!

— Вот как?

Тимофеев отошел от стола, на котором разместилась радиостанция, и подошел к окну. Пурга разыгралась не на шутку. Даже ближние деревья потонули в снежной круговерти.

— До дома Казина километров пять? — спросил Тимофеев.

— Больше, примерно семь.

— Тот, кто в доме, сейчас уже никуда не выберется. Едем. Кто бы там ни был. Мы его застанем.

— Почему? От дома Казина не обязательно выбираться через центральную усадьбу. Можно проехать на побережье другим путем. Между грядой сопок. Там ветра почти нет. Только снег. Если кто выберется оттуда, то может пройти к утру километров двадцать, — возразил Лихорев. — А мы едва доберемся до дома Казина. Ветер будет дуть нам встречь.

— Но чтобы уйти из дома Казина по этой тропе, надо очень хорошо знать местность. Иначе — пропадешь. Не так ли?

— Еще бы! Не зная дороги, на первом же километре собьешься с пути, — заметил Лихорев.

— А чужак может так хорошо знать местность и тропу через перевал?

— Н-нет. Ее не всякий камчадал знает.

— Вот видите. Значит, либо в доме свой человек, который может уйти, либо чужой, который уйти не сможет. Только своему-то зачем же в такую метелицу подаваться из тепла.

— Очень трудно, почти невозможно идти в такую погоду, товарищ Тимофеев.

Внизу хлопнула дверь. Послышались голоса. Через минуту в кабинете появился плотный широкоплечий мужчина в меховых торбасах. Он шел медленно, опираясь о стену рукой. Видно было: каждый шаг стоит ему больших усилий.

— Медведев, — глухим голосом отрекомендовался он Тимофееву. — Извините, плохо мне очень. Еще в тайге сердце схватило.

— Значит, ехать все-таки можно, — сказал тот, метнув взгляд в сторону Лихорева.

— Куда ехать?.. — воскликнул Медведев. — Я два часа проплутал вокруг дома.

— Попробуйте связаться с городом, товарищ Лихорев, — сказал Тимофеев. Радист вышел из кабинета.

— Дело спешное, Афанасий Демьянович. В поселке заповедника, видимо, прячется враг.

— Враг? Где?

— Вероятно, в доме Казина.

— Казина?.. — крикнул Медведев и сел в кресло, схватившись за сердце. — У него соболя! Там, в доме, соболя! Мы их привезли из тайги. Отборные!

Тимофеев кинулся к Медведеву, который, охнув, тихо опустился на пол. Майор склонился над ним. Директор заповедника, бледный, с глазами, тупо смотрящими в одну точку, беззвучно шевелил губами.

В комнату быстро вошел Лихорев.

— Товарищ Тимофеев, вас вызывают. — Увидев лежащего на полу Медведева, он со страхом посмотрел на майора: — Что с ним? — Радист кинулся к директору заповедника, но тот по-прежнему безучастно глядел куда-то в сторону.

— Кто меня вызывает? — не отвечая на вопрос, спросил Тимофеев.

Радист молчал и медленно переводил взгляд то на майора, то на директора заповедника.

— Пошлите скорее за врачом. Ему совсем плохо. Слышите? Да говорите, наконец, кто меня вызывает! — Тимофеев подошел к радисту и потряс его за плечо. — Вы слышите? Лихорев, кто меня вызывает?

— Полковник Шипов.

В землянке, вырытой под корнями столетней поваленной бурей лиственницы, было темно. Протопленная днем жестяная печурка, обложенная диким камнем, дышала сухим, приятным теплом, от которого слипались глаза. Но человек, лежавший в дальнем углу на лавке, бодрствовал. Ему надоело спать, надоело прислушиваться ко всякому шороху и вою пурги в трубе. Стоило там, наверху, в тайге, неожиданно треснуть от мороза дереву, как человек хватался за пистолет и затаив дыхание прислушивался. Он лежал и напряженно думал: не пешка ли он в этой игре, как тот, что остался в планере и погиб? И он снова и снова вспоминал и обдумывал свой путь в эту подземную нору: не совершил ли он где ошибки, нет ли где западни, подобной той, в которую попал пилот?

Пока ему здорово везло! Вспомнился недавний разговор в тюрьме. Его, браконьера и лесного бродягу, милостиво пригласили в кабинет начальника тюрьмы и завели деловой разговор. Не хочет ли он, Гарри Мейл, по прозвищу Скунс, искупить свою вину и сделаться богатым человеком? Он чуть не хлопнул себя по лбу: сон ли это?

Если так, он предпочитает не просыпаться. Нужно быть последним олухом, чтобы отказаться выйти из тюрьмы не только живым, но и богатым. Хотел бы он знать, кто откажется от такого предложения…

Мужчина в модном костюме, со ртом, похожим на подкову, сидел по правую сторону от начальника тюрьмы. Он сказал Скунсу по-русски:

— Я уплачу за вас штраф. Но нам придется совершить одно небольшое путешествие.

— Не больше, чем за девять тысяч миль?

— Не больше.

— Подумаю, — ответил Скунс.

— Вы согласны?

— Надо подумать, сэр.

— Над чем тут думать?

— Я подумаю, сэр, — в третий раз проговорил Скунс, хотя решение уже созрело.

— Ответ нужен сейчас, — угрюмо сказал человек, сидевший в кресле. — Мне некогда ждать. Свобода, пять тысяч долларов задатка, при возвращении — еще десять… Ну?

— Да, сэр…

— Ну и отлично!..

Так началась новая жизнь Скунса. Два месяца он жил в отдельной комнате на даче у своего хозяина Билла Гремфи, читал книги о Камчатке и занимался русским языком.

«Кто бы подумал, — продолжал размышлять Скунс, — что знание русского языка и профессия браконьера, из-за которой я попал в тюрьму, помогут мне стать богатым человеком…» Десять лет прожил он в каньоне Трех Кедров бок о бок с русскими эмигрантами — охотниками-староверами. Как это ловко обернулось для него теперь!..

Потом полет на остров Св. Георга, тесный фюзеляж планера и бодрый голос пилота, их последний разговор.

— Скунс, ты еще жив?

— Спросишь об этом через месяц.

— Вижу сигнал. Пора.

— Катись к черту!

— О’кэй! Встретимся в квадрате «36-Д».

Скунс выдернул вилку шлемофона из гнезда, проверил, хорошо ли пристегнут ранец с продовольствием, дернул задвижку люка и вывалился из планера.

Перевернувшись несколько раз, он выкинул в сторону левую руку, и сила сопротивления встречного воздуха плавно повернула его лицом к земле. Тогда Скунс выставил вперед, чуть выше лица обе руки и несколько секунд падал, не открывая парашюта. Затем дернул за кольцо.

Он недаром тренировался в прыжках с парашютом на точность приземления. Умело управляя парашютом, он довольно точно падал к намеченному месту… Яркий огонек сигнала оставался слева. А он уже отлично видел стоявшую на отшибе, на большой поляне лиственницу, в километре от которой находилась землянка, приготовленная для него Росомахой.