Евгений Петров - Том 5. Рассказы, очерки, фельетоны

– Разумеется. Если хорошие. Словообразования.

Глаза поэта загорелись хищным блеском. Он вскочил со стула и, пробежавшись по комнате, выпалил:

– Среднее слово образование или высшее? Я скоро слово образуюсь и, если ты, слово образина , мне не веришь, я тебя живо слово образумлю …

– Талант! Положительно талант! – сказал я, слегка опешив от неожиданного перехода «на ты».

С поэтом делалось что-то странное. Он носился по комнате, переворачивая мебель и дергая руками, как веревочный паяц.

– Вот. Слушай, – сказал он наконец.

Бейте меня! Я дал ему по рублю за строчку. Получая деньги, он вяло сказал:

– За ажурную строчку гони деньги на бочку.

Когда он ушел, я тяжело задумался.

Он начинал мне тихо надоедать. Отношения наши постепенно стали приобретать температуру Северного полюса.

– Дай р-р-й гав, гав, гаванс! – сказал он устало.

Я развел руками.

– Денег нет.

– Р-редактор! Не ври, д'актор! А то ты принесешь мне вред, актор!

– Вы состоите поэтом?

– Поэтом.

– Поэтому я не дам вам денег, – сострил я, на всякий случай отодвигая подальше тяжелое пресс-папье.

– Остришь? Остри.

Он махнул рукой и без всякого воодушевления добавил:

– Ос тридцать рублей гони.

– Что нового? – осторожно спросил я. – Пишете?

– Пишу. Пью коньяк пи Шустова . Написал про Пуанкаре. Хочешь? Вот.

– Нравится?

– Гм… Не актуально.

– Значит, дело табак туально. Так… Понял я вас. Может, хочешь про Ллойд-Джорджа? Например, – целлу ллойдджоржик … Или про Чембер ленские прииски, то бишь происки… Или…

– Я спешу на заседание.

– Засе либердание …

– Вы мне надоели!

– Канада ели, в Канаде ели, надоели менты платить. Плати елименты, редактор!

– Пустите меня, ч-черт, я позову милицию.

– Ваше ми лицо мне з наркомо …

– Вон!!! – гаркнул я.

Он захохотал.

– Теле вон , ха-ха-ха, пикса вон , ха-ха, Джойс вон , Хикс, хи-хикс, хи-хи-хи-хикс, х игрек , хи зет , хи клозет … хо-хо-хо…

Я не видел его года два. Говорили, что он стал пить и оскорблять знакомых. Его несколько раз били за неприличные извращения чужих фамилий. Жена убежала от него к какому-то помощнику прокурора. Он крикнул ей вдогонку:

Передавали, что обиженный прокурор возбудил против него уголовное преследование по обвинению в физическом и психическом насилии над русской грамматикой.

Последняя наша встреча произошла на вокзале. Был январь. Мороз достигал тридцати градусов.

Он шел по платформе в сопровождении плечистого малого в дворницком фартуке с бляхой. Он был без пальто, в аккуратно выглаженном костюме. Галстука и шляпы не было. К ворсу пиджака прилипла большая соломинка.

– А я на дачу! – воскликнул он широко, по-детски, улыбаясь.

– Ну, что вы, милый, – сказал я, пожимая его холодную вялую руку, – какая может быть дача в январе месяце?

– Они-с на Канатчикову дачу, – почтительно сообщил детина в фартуке.

– Ну да. В Канаду. На Канад чикову дачу, Шпа-гатчикову незадачу, неудачу, удачу…

– Идем, что ли! – сказал детина.

– Не пойду-у-у!!! Не пой дуплетом в угол!.. Р-р-р-анга, нга…

Поэта стали вязать.

– Я изобрел Сатурн!!! – крикнул он, отбиваясь изо всех сил. – Не плюйте в сат урну!..

Больше я его не видел.

1927

Часто, глядя на студента Хведорова мерцающим взглядом, Кусичка Крант говорила:

– Знаете, Хведоров, я решила посвятить кино всю, всю жизнь.

– И напрасно, – угрюмо отвечал студент, – всю жизнь – это очень много. Посвятите ему лет десять – пятнадцать, а больше не посвящайте.

– Нет. Вы все шутите, а я серьезно. Я создана для экрана. Не правда ли, у меня фотогеничное лицо?

– Фотогеничное-то оно фотогеничное, только что от того толку, раз на нем бороды нет.

– К-какой б-бороды?

– Обыкновенной. Из волос. Теперь, я слышал, фотогеничные лица без бороды не в ходу.

Кусичка Крант морщила малообещающий лобик и задумывалась. Потом облегченно вздыхала.

– Так то у мужчин. А я женщина.

– У женщин тоже. Я знаю. Мне один король режиссеров говорил. Ей-богу.

– Нет. Вы все шутите, а я серьезно… Вы, Хведоров, не любите кино. Это ужасно.

– Не люблю, Кусичка. Уж такой я человек. Бесчувственный. Горбатого, как говорится, могила исправит.

– Как это исправит горбатого? Разве горб у горбатого можно исправить?

Студент Хведоров пристально смотрел на Кусичку Крант. Ее глаза честно и доверчиво смотрели в студентовы – лживые и хитрые.

– Видите ли, этот способ лечения горбатых граждан ведет свое начало с одиннадцатого века. Делается это очень просто. Роют яму. Потом сажают в нее горбатого человека и засыпают землей. Через недели две яму разрывают и вынимают оттуда пациента. И что же? Горба и в помине нет.

– Вы шутите!

– Серьезно!

Когда Кусичка окончила киностудию, ее жизнь резко изменилась.

Кусичка вставала в шесть часов утра и отправлялась на кинофабрику. Возвращалась поздно вечером усталая, голодная, но торжествующая.

– Ну, как ваши дела? – спрашивал Хведоров вежливо. – Снимаетесь все?

– Еще как.

– Небось от этих «сатурнов» глаза болят?

– Каких там «сатурнов»?! Вы с ума сошли! От юпитеров. Нет, не болят. Привыкла.

– Hу, как там на фабрике? Хорошо?

– Ого!

– Кадры большие?

– Ничего себе. Спасибо.

– Диафрагма не побаливает?

– Вы с ума сошли! Вы знаете, что такое диафрагма?

– Не знаю.

– То-то. Раз не знаете, не говорите.

– Я ничего такого не говорил… Ведь я, собственно говоря, не питаю против диафрагмы никакой вражды.

– То-то.

– А режиссер хороший?

– Ничего себе. Крепкий режиссер.

– Вероятно, страдает от наплыва?

– От него нельзя страдать. Наплыв – это киноприем.

– Ну, это смотря какой наплыв. Если наплыв киноартистов, то от него. даже запрещенные приемы бокса не помогут.

Перл студентова остроумия пропал зря. Кусичка задумчиво смотрела на потолок и морщила лобик. Видно, о чем-то мучительно думала.